Серебристый вагон умчался, унес моих попутчиков. Дальше мне идти пешком. И думать, что этот день будет таким же, как и все те, прежние — прожитые и забытые.

Сворачиваю к дому…

…и едва не задыхаюсь.

Вот это удача!

Невероятная!

Единственная технология, которую так и не подарили людям, обиженно поблескивала в траве. Я огляделся — не наблюдает ли кто? Быстро поднял очки и сунул их в карман. Пусть торчит дужка — так и надо. Нормальный гражданин идет по улице и в кармане у него самый обычный предмет. Стилизованный под эту недосягаемую штучку, но ничего особенного.

Главное — не привлекать внимание. Идти спокойно.

А хотелось быстрее оказаться дома, надеть очки и… Что увидеть? Что? Перехожу на бег. От нетерпения. Это же надо! Я — обладатель тайны! Самой заветной, самой желанной тайны на Земле!

Не верится.

Стоп! Балбес! Ведь меня могут вести спецслужбы, войду в подъезд — возьмут, тепленького. И не то жалко, что возьмут, а то, что я в руках это чудо инопланетное держал, да не глянул ни разу.

Нет уж! Пошли вы все. Кто нашел, тот и пользуется, — и водружаю очки на нос.

Смотрю вокруг — так обидно! Ничего не изменилось, ничего! Все, как было — и деревья, и дома… Дорога, машины стоят… мячик забытый лежит… А вдруг нужно быть неземлянином, чтобы увидеть?

Вот и дом мой. И сосед-сморчок с третьего сидит — сейчас начнет про политику… Может, удастся пробежать мимо? Чтобы он не заметил? Кажется, задремал старикан. Или задумался…

Вокруг него кружат мухи, мотыльки, жуки… Синяя с оранжевым бородавчатая жаба пристроилась на приемнике — улыбается зубато… земноводное с зубами? Сдергиваю очки — нет ничего. Один старик сидит, задумался, под ноги глядит… А смотрю через стекла — они снова тут. Носятся, мельтешат… Зеленая навозная муха — жирная, с заплывшими глазами и толстыми пальцами на лапках… Стоп! Это же муха? Вроде бы… но почему-то напоминает крикливую бабенцию: раз в три-четыре месяца эта неопрятная мымра появляется в нашем подъезде и исчезает в квартире на третьем этаже. Иногда с ней приходит мужчина — рыхлый, точно разварившийся пельмень. Э… да вот же он — не то трутень с надорванным крылом, не то дистрофичный шмель, измазанный сажей. Ему тяжко летать, он постоянно шлепается в пыль, замирает, снова взлетает в попытке догнать супругу — и опять падает… И юркий мотылек с золотистыми крылышками тут же, порхает, попискивает восторженно: «Деда, а деда, расскажи еще про фею из добрых писем и чудовище в дымоходе!» И зеленая муха тотчас бросается ястребом, жужжит: «Не смейте ребенку глупостями голову забивать — дети должны расти прагматиками и реалистами».

Назойливым хором звенят кузнечики и грохочут цикады, словно две тысячи кастаньет. А жаба на приемнике то и дело хватает насекомых скользким языком, жует и выплевывает… И у каждой букашки — лицо человеческое. Маленькое, искореженное, но человеческое. И все звенят, дребезжат, кричат, плачут, просят, умоляют… а потом — срываются и уносятся… Жаба ковыляет вслед.

И старик остается один.