Книги

Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

22
18
20
22
24
26
28
30

– Это хорошо, – кивнул собеседник. – Пробовать надо всегда, везде, каждую секунду, каждый миг воображения отдавать созерцанию, оценивать, анализировать и описывать под разными ракурсами. Это труд, неимоверный труд, после которого человек чувствует себя, словно до последней капли выжатый лимон, а иногда не хватает сил подняться со стула и доползти до лучшего четвероногого друга – дивана.

Вы до этого, сударь, хотя бы раз задавали себе вопрос: что есть огонь, зачем он человеку и зачем ему человек? Видение говорящее, летучее, поющее, – образ стремительного изменения и наглядного. У огня никогда не будет однообразия воды. Вы случайно не пробовали проследить имманентную связь: очаг – вулкан, кусок дерева – бытие? А ведь она есть! Эта тайная связь всегда и всюду призывает человеков, могущих следовать ей. Могущих посредством её направлять энергию огня в нужное русло!

Я слышу зов огня: в его объятиях смерть умирает. Вернее, не умирает, а исчезает. Это совершенно иная, нечеловеческая философия, которой суждено в недалёком будущем стать самой человеческой и человечной, изменить мировоззрение людей, даже в какой-то мере мышление будущих насельников планеты. А это приведёт к рождению новой цивилизации, быть может, смеющей существовать без уничтожения ближних, без разжигания войн, без ограблений и делёжки награбленного. Умирающий в огне – умирает вместе с Космосом, со всей Вселенной в руках Божьих.

– И вы, поэтому сжигаете свою рукопись, многоуважаемый? – поджал губы Никита, совсем как в меру вредная пожилая старушонка. – Считаете, что только так сможете обратить человека к вере в добро, оставить агрессивность, страсть наживы, поклонение Золотому Тельцу и обессмертить своё имя, слиться со Вселенной?

– Опять писателей обижаешь? – шепнул ему кто-то в левое ухо. – Неужели не научился и не желаешь расстаться с бестактностью?

Никита покосился. Ну да, кому же исполнять роль шибко мудрого наставника, как не Ангелу? Он появился за спиной и с левой стороны, то есть ошуюю, как говорили в старину.

– А что я такого, собственно, сказал? – если бы Никита был волком, то, верно, ощерился бы. Занудным менторством Ангел уже достал его. – Думаешь, специфика ангелов только в наущениях, поучениях и советах, благо, что мы до сих пор в стране Советов живём?

– Вот-вот! Он и меня достал! – выглянул из-за камина вездесущий подсолнух. – Ходют тут, понимаешь, распоряжаются всякие… А я, между прочим, для народа писал свою книгу, значит, и жил только для народа…

– Потише, любезный! – оборвал его воркотню Ангел. – Здесь люди знакомятся, коллеги, можно сказать. Так что не путайся под ногами. Ты совсем из другой оперы.

Подсолнух хрюкнул, но послушно убрался за камин.

– А что бы вы, Николай Васильевич, посоветовали моему молодому другу? – заботливо поинтересовался Ангел. – Смею рекомендовать его вам, как неплохого писателя… в будущем. Правда, и сейчас у него кое-что выходит, но кое-что – это не пища для ума, Вспомните вашего «Ганца Кюхельгартена». Вы примчались покорять столицу, написали сущую дребедень и ждали, что Петербург ринется читать и перечитывать ваш опус. Ан нет! Такие проколы пользительны для всех пишущих, иначе звёздная болезнь тут же искалечит и уничтожит ещё неродившегося писателя.

Сидящий у камина обернулся к Никите, при этом голова его вытянулась из широкого атласного воротника халата, словно шляпка гриба на тонкой ножке. Глаза озорно сверкнули, а на шее обозначился кадык, время от времени дёргающийся в отпущенном ему пространстве. В таком виде Гоголь выглядел также диковинно, как и его нашумевшие произведения.

– Что сказать?.. – писатель снова втянул голову в плечи, обернулся к камину, принялся привычно и проворно орудовать в нём короткой кочергой, – … пока не добудешь медным лбом и не завоюешь силою в душу несколько добрых качеств – мертвечина будет всё, что напишет перо твоё, и, как земля от неба, будет далеко от правды.[39]

Он немного помолчал. Потом снова как-то странно глянул на Никиту и этот косой взгляд глубоко посаженных глаз, брошенный как бы украдкой, блеснул неподдельной беззлобной насмешкой.

– А рукопись не жалей, – кивнул он на чёрное кружево с малиновой искрой по краю – всё, что мне осталось от уничтоженного сочинения. – Не надобно жить тому, что не живёт. Да вот, извольте сами взглянуть.

Глава 10

Никита почувствовал, что стал стремительно уменьшаться, чуть ли не до размеров Пушкинского Гвидона, превратившегося в комара. Но в его сознании, конечно, всё происходило по-другому: человек в кресле и камин вдруг стали непомерно расти, превратились в мифические космические горы, не воспринимаемые как что-то живое, реальное. Ничто непомерно большое в непомерно огромном недосягаемом пространстве не воспринимается за живое существо. Так, например, муравей не воспринимает человека, как нечто существующее на земле. Для любого жителя этой цивилизации всё то, что не вмещается в степень сознания – не существует.

Реальным для Никиты оставался только огонь, занявший пространство от горизонта до горизонта. А по другую сторону, за спиной, как бездонная пропасть, зияла пещерной пустотой ночь. Оказавшись на грани огня и ночи, Никита сам почувствовал себя этой гранью, разделяющей грех и благодать, день и ночь, жизнь и смерть.

Ведь человек всегда являет собой две стороны одной монеты. И многое зависит от него, потому что окружающее пространство всегда реагирует на то, в каком состоянии и каким страстям подвержен человек. Если люди воспринимают природу, как живое существо, то и для неё человек остаётся личностью. А если он мнит себя великим пупом земли или властителем Вселенной – то всенепременнейше им и останется, только неживым, не мыслящим, вместе с постаментом, если не сказать хуже.

В какое-то мгновение Никита почувствовал, что неимоверная сила поднимает его, несёт навстречу пылающему горизонту, туда, где посреди ритуальной огненной пляски раскинулся рутинный чёрный материк сгоревшей бумаги, как что-то уже очень банальное, надоевшее. Навстречу из ставшего огромным камина неслись в небо спиралевидные потоки, вспыхивающие искры которых постепенно увеличивались на взлёте.