Давыдов, проносясь по рядам, высказывал замечания по поводу спелости фруктов, свежести зелени, одинаковости овощей. Мила непрерывно и безмятежно поддакивала и тянула за одежду застревающего тут и там у грязи Лёву.

Петрушки дома как раз хватало, ее никто не ел, но они так долго протоптались у лотков с зеленью, что все-таки набралось чуть не полсумки всяких укропов. Видя такое плотное оживление, какая-то подскочившая бабенка с нетерпением мягко проталкивала их своим боком вдоль, освобождая себе место у укропного ряда.

Ну всё, конец рядов. Редис.

Мила действительно развернулась. Мужики еле пёрли сумки. «Чесноки одиноки», – на ходу, сбиваясь на бег, сказала Мила. Решили одну огромную дыню оставить по пути в камере хранения речпорта. Она там так и осталась.

На середине набережной присели на скамейку передохнуть. В блокнот Мила мгновенно зарисовала на фоне сверкающей солнцем Волги две пары торчащих в небо огромных вытянутых подальше башмаков, а между ними и своих туфелек острые носки.

– Я, возможно, больше никуда не пойду, – сказал Лёва.

– Ноги, – кивнул Давыдов.

– Руки, – взяв их в свои, тяжело потрясла ими Мила.

На лодочной станции в такую жару было много свободных лодок. На корме Мила не сдерживала свой лодочный восторг. Действительно не ноги, а руки. Загребущие. Муж греб сильнее, лодка шла по крутой дуге. Муж прерывался, чтобы выровнять ход с любовником. Но жена сказала, чтобы продолжали оба. Лишь бы не рвался плеск весла. Будет круг, не страшно. Она еще раз внимательно посмотрела на любовника, чтобы удостовериться, что точно помнит, какого цвета у него глаза. Потом уставилась в глаза мужа, хотя их цвет она помнила наверняка. Усердная сосредоточенность мужчин на гребле позволяла безнаказанно за ними наблюдать. В обычной обстановке когда взгляд Милы натыкался на любовника, тот стремительно отвечал ей так, что ей приходилось отводить глаза. Поэтому ей никак не удавалось как следует рассмотреть его лицо, и она опасалась, что и не узнает его на улице при случайной встрече. Однако без присутствия любовника она чувствовала себя скованно и в общении с мужем. В этой лодке удачно сочетались все компоненты. В том числе и сама лодка. Мила посмотрела на лодочного любовника. Не часто ему доводилось так долго сидеть напротив нее, он был поглощен ею. Мила посмотрела на лодочного мужа, и ясно вспомнился тот первый взгляд и первый плеск весла.

Муж был теперь так же поглощен плеском и сверканием падающих с весла капель. Наша планета теплая капля в кристалле космоса. Далеко вдоль берега желто обозначились такой же искрой капель золотые шарики. Это свет веры в доброго человека. Верить можно в каждого человека. Преступник, грешник заслуживает не наказание, а наоборот, награду за раскаяние – прощение. Это величайшая награда – прощение. Для того, кто оступился, а теперь сам в своем аду. Он сам себе ад. А тут вдруг его зовут обратно к людям; ему говорят, что он может вернуться назад к добрым людям. Они ему машут: возвращайся. Они и сами преодолевают свое зло. Преодоление чувства мести через прощение. Победить зло добром: и в преступнике, и – в его судьях. В этом сила учения этого, того самого, доброго человека. Этим он привлек и до сих пор привлекает души. В этом сила его слова, привлекающего души, а не в запугивании вечными муками ада и не обещанием вечно бездеятельного рая. Всё после смерти. Свет это прощение. Для всех. И для тех, кого прощают, и для тех, кто сам прощает. И каждого есть за что прощать, и каждому есть кого прощать. В этом единство. Да лю́бите друг друга. Разве нет. Разве не это. Это не только единство в жизни, но дает и единство в смерти. Перед смертью, вот говорят и пишут, есть часть последней секунды, молния, когда жизнь в человеке вдруг ослепительно светит своей прекрасной силой. В ней, самой последней вспышке жизни, радость и счастье очень сильны. Пусть длится это лишь столько, сколько длится молния, но происходит-то это постоянно. На густо населенной планете непрерывно кто-то покидает нас, как непрерывно рождаются и новые жизни. Ощутить эти чужие предсмертные озарения счастья, может, и нельзя, но, осознавая факт их непрерывности, можно получить уверенность в основу собственного воображения – не почувствовать, но обоснованно сочувствовать этому мгновению счастья, и все-таки почувствовать. В любое свое́ мгновение. Не нужно его ожидать. Выбирай когда. За утренним кофе или перед сном. Или ночью, когда вдруг откроешь глаза неизвестно почему.