Забелин объяснял логику такого нестандартного кадрового решения: «Выбор посадского для заведования казной, которая главным образом от посадских же и поступала, совсем отделял денежную статью от ратной, отдавал ее на руки самим же жертвователям, чем и очищал ратную статью от всяких наветов и подозрений в неправильном и своекорыстном расходовании земской суммы… Пусть, кто дает деньги, кто их между себя собирает, пусть тот их и расходует, покупая сам запасы, выдавая сам жалованье. Деньги будут всегда у него на счету и налицо. Это было такое простое и обычное дело в тогдашних земских общинах, что стоило только ввести его в устройство ополчения, то и можно было этим одним вызвать в нем самое крепкое единодушие, и не в одном Нижнем Новгороде, но и во всех других городах, как вскоре и обнаружилось…

В этом же случае подле воеводы становился выборный посадский человек, и не в подчиненном, а в равном к нему отношении. Сирота-посадский, на равной ноге, в равных отношениях со служилым (собственно с дворянством и всяким воеводством) берет общее дело в свои руки и руководит им в тесном союзе, в полном единении с воеводой, чего доселе не бывало… Выборный земский человек, на которого ложилась тяжелая обязанность обеспечить во всем новую рать, по необходимости должен был заручиться полным доверием и полной властью для исполнения своего дела, чтоб не расстроить начатого подвига».

Условия Пожарского были удовлетворены, теперь настало время Минину долго отказываться, а затем выдвигать свои условия. Кузьма тоже потребовал чрезвычайных полномочий. «Когда посланные возвратились и объявили нижегородцам слова Пожарского, те стали бить челом Кузьме, чтобы принялся за дело; Минин отказывался для укрепления, чтобы нижегородцы сдались на всю его волю:

— Соглашусь, — говорил он, — если напишете приговор, что будете во всем послушны и покорны и будете ратным людям давать деньги».

Посадский «мир» принял условия Минина. Приговор был дан, и в нем написано: «Стоять за истину всем безызменно, к начальникам быть во всем послушными и покорливыми и не противиться им ни в чем; на жалованье ратным людям деньги давать, а денег не достанет — отбирать не только имущество, да и дворы, а жен и детей закладывать, продавать, а ратным людям давать, чтоб ратным людям скудости не было». Когда приговор был подписан, Минин немедленно отослал его Пожарскому, «чтобы нижегородцы, охладев в усердии, не взяли его назад». После этого Нижний Новгород оказался бесповоротно втянут в дело создания Второго ополчения.

А Кузьма оставил земскую службу и сложил с себя полномочия старосты. В терминологии государственного и земского строительства начала XVII века не нашлось ничего подходящего для обозначения новой должности и звания Минина. Он так и останется «выборным человеком». Единственным в истории России.

Так возникла эта бессмертная связка — Минин и Пожарский. «Они были — и в этом их своеобразная личная привлекательность и особое величие — просто честные люди, которые скромно и как будто даже не совсем охотно выступили из рядов, чтобы совершить дело, которое требовалось от них стечением обстоятельств. Они просто, никогда не напуская на себя ни малейшего величия, понесли всю тяжесть громадной ответственности и, совершив свой труд до конца, после того, как держали в руках судьбу великого народа, без малейшего усилия, незаметно скрылись…» — писал Валишевский.

Согласию Пожарского возглавить дело спасения России способствовали успехи нижегородцев в поиске ратных людей, готовых участвовать в предприятии.

В начале XVII века воевали профессионалы. Люди с улицы не умели обращаться ни с холодным, ни с огнестрельным оружием. Для успеха ополчения требовалось в первую очередь найти опытных воинов.

В самом Нижнем Новгороде их почти не осталось. Большая часть нижегородских дворян и стрельцов ушла в Москву в составе Первого ополчения, а вернулись в город немногие. Кто-то погиб в сражениях, кто-то был отправлен служить в Суздаль, Переславль-Залесский, другие города. «Гарнизон Нижнего и ратные люди его уезда после битв 1608–1609 гг. и недавнего похода к Москве с Репниным, за исключением хотя бы небольшой части стрельцов для нужд воеводского управления, едва ли могли составить отряд в 1000 человек, — подсчитывал Любомиров. — Рано присоединившиеся к Нижнему города Балахна и Гороховец могли дать лишь очень ничтожное количество ратных людей: Балахна, кажется, совсем не имела дворян; упоминаемые в источниках „гороховляне“ — дети боярские были, очевидно, очень немногочисленны, судя по небольшой территории уезда; стрельцы же, если и были в этих городах, то в весьма ограниченном количестве. Добровольцы из посадских и, может быть, даточные люди из трех уездов могли бы, вероятно, составить не меньший по численности, чем из служилых людей, но не особенно ценный по неподготовленности отряд».

На счастье нижегородцев и России в этот момент в окрестностях Арзамаса находилось довольно большое количество непристроенных смоленских дворян. Откуда они там взялись?

Из родных мест их выгнали поляки. Летом они были отосланы Заруцким и Трубецким из-под Москвы в Арзамасский уезд, чтобы там получить в поместное владение дворцовые села и деревни. Однако посадские люди и местные крестьяне отказались признать эти указы руководства Первого ополчения. Дворцовые крестьяне не желали становиться помещичьими и при поддержке арзамасских стрельцов вели бои со смоленскими дворянами. В итоге они «в скудости мнозей» располагались в Выездной слободе (ныне село Выездное) рядом с Арзамасом, на берегу речушки, которую с тех пор прозвали Смолянкой.

«Кузьма Минин, посоветовавшись с нижегородскими посадскими людьми, пригласил представителей смолян в Нижний Новгород обсудить вопрос об их участии в походе на Москву. Около Дмитриева дня (26 октября 1611 года) смоляне отправили своих делегатов в Нижний Новгород. Минину не пришлось их долго уговаривать». Новый отряд будущего ополчения подходил нижегородцам по общему настрою. «Смольяном поляки и литвы грубны искони вечные неприятели, что жили с ними поблизку и бои с ними бывали частые», — справедливо отмечал Болтин.

Несколько смолян по совету Минина немедленно выехали для встречи с Пожарским. Дворяне били челом, чтобы воевода, не мешкая, шел в Нижний. Появление этих служилых внушило Пожарскому некоторый оптимизм. Во всяком случае, явно уже воспринимая себя воеводой, он приказал им идти в Нижний, пообещав вскоре их там нагнать. Смоляне известили об этом нижегородцев, а сами двинулись к своим в Арзамас. И, собравшись, 26 октября выступили в Нижний.

«Смольян», по словам Симона Азарьина, было «яко до двою тысящ и вящее». Но, похоже, в эти две тысячи входили также дорогобужане и вязьмичи.

Точной даты выбора князя Пожарского военным лидером Второго ополчения нет. Но известно, что в 20-х числах октября Пожарский отправился в Нижний Новгород.

По дороге он встретил вяземских и дорогобужских дворян, уже шедших предложить нижегородцам свои услуги. Судьба их была схожа с судьбой смоленских коллег и соседей. Они потерпели «разорение от литовских людей», прибились к Первому ополчению и подмосковные воеводы приказали их «испоместить» в дворцовой Ярополческой волости (Владимирского уезда), откуда потом Заруцкий «казаком повеле выбити» их. У дорогобужан и вязьмичей были все основания примкнуть к Пожарскому. После переговоров с князем этот отряд присоединился к формирующемуся ополчению.

Нижегородское духовенство, дворяне и посадские люди вышли за город и встретили Пожарского и его отряд с иконами, с хлебом-солью. К земской рати немедленно присоединились сто пятьдесят стрельцов из местного гарнизона.

Выбор в пользу Пожарского, как выяснится, был безупречен. По словам Готье, «наметив Пожарского, нижегородцы не ошиблись. Избранный воевода по личному своему характеру был полной противоположностью Прокопию Ляпунову: тот был горяч, несдержан, этот — осторожен, предусмотрителен; Ляпунов отстаивал провинциальное дворянство против боярства, Пожарский был скорее сторонником боярства, хотя и умеренным, первый вечно против чего-нибудь протестовал и бунтовал, второй был всегда приверженцем исконных устоев московского государственного порядка. И с этой стороны Пожарский как нельзя более подходил к затеянному в Нижнем предприятию: последнее ополчение, в противоположность ляпуновскому, подготовлялось тихо, медленно, без торопливости; оно производит впечатление чего-то гораздо более крепкого и внушительного».