— Лутче бо есть нам имения свои им отдать, а самим от иноверных поругания свободным быти, и в вере правой жити… нежели от иноверных наития и разорения на себе ждати, и себе, и жены, и детей своих неволею отстати.

В «Новом летописце», который, как полагают, был создан в окружении патриарха Филарета в 1630 году, Минин произносит:

— Будет нам похотеть помочи Московскому государству, ибо нам не пожелети животов своих; да не токмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать, и бити челом, хто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником.

А вот слова Минина в передаче Симона Азарьина:

— Московское государство и прочие грады большие и меньшие все разорены быша от безбожных, и люди благородные от вельмож и до простых все посечены быша, жены их и дщери пред лицом их опозорены и в плен ведомы быша, и не мочно той беды изглаголати. Яко же слышим, и ныне Москва и прочие грады одержимы от еретиков, одолеша поганые мало не всю землю российскую. Только благодатью Божьей град наш един Богом храним, и пребываем яко безбоязненны; а враги наши поляки и литва, с ними же и русские крестопреступники, яко свирепые волки, зияющие устами своими, хотяще расхитити нас, яко овец, не имеющих пастыря, и град наш разорению предати; мы же о сем ни мало пекущееся и промыслу не чиним. Но что проку в нашем богатстве? Оно только возбуждает зависть у врагов. Они придут и возьмут наш город. И не так ли сделают, как в прочих взятых городах? А нашему городу одному разве устоять? Нет, лучше доверим свою жизнь и богатство Божьей воле и начнем собирать деньги для ратных людей. А может, кто из нас и сам готов за спасение христианской веры голову свою сложить?

Смысл мощного посыла Минина все источники передают одинаково. Он предложил ввести чрезвычайный налог на все слои нижегородского населения — сбор средств для создания профессионального ополчения. И сам подал пример для сбора добровольных пожертвований, «мало себе нечто в дому своем оставив, а то все житье свое положив пред всеми на строение ратных людей».

Один очевидец из дворян воспроизвел в своих записках следующее обращение старосты:

— Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!

Хорошо известен и рассказ о том, что Минин принес в жертву на нужды ополчения «свое имение, монисты, пронизи и басмы жены своей Татьяны и даже серебряные и золотые оклады, бывшие на святых иконах». По другим сведениям Минин объявил миру, что имеет триста рублей и тут же выложил на стол сто рублей «в сборные деньги». После чего его примеру последовали и другие.

Очевидно, что Минин и дальше продолжал свою энергичную и эмоциональную агитацию. Сергей Михайлович Соловьев писал: «После этого начались частые сходки, Минин продолжал свои увещания. „Что же нам делать?“ — спрашивали его. „Ополчаться, — отвечал Минин, — сами мы не искусны в ратном деле, так станем кличь кликать по вольных служилых людей“. „А казны нам откуда взять служилым людям?“ — послышался опять вопрос. Минин отвечал: „Я убогий с товарищами своими, всех нас 2500 человек, а денег у нас в сборе 1700 рублей; брали третью деньгу: у меня было 300 рублей, и я 100 рублей в сборные деньги принес; то же и вы все сделайте“. „Будь так, будь так!“ — закричали все. Начался сбор; пришла одна вдова и сказала: „Осталась я после мужа бездетна и есть у меня 12 000 рублей, 10 000 отдаю в сбор, а 2000 оставляю себе“. Кто не хотел давать волею, у тех брали силою. Но прежде чем скликать ратных людей, надобно было найти воеводу».

О речах Минина, о намерении посадских людей создать новое ополчение, конечно, немедленно становилось известно всем в Нижнем Новгороде. Решение посада по силе и значению его было, в сущности, уж почти решением города. Но для успеха предприятия крайне важным было бы добровольное присоединение остальных сограждан. И оно состоялось.

Минин вынес решение посада на рассмотрение Городового совета. «На заседании совета представители посада, так сказать, официально, познакомили воевод, и представителей духовенства, и служилых людей с намерениями посадских, — утверждал Любомиров. — Ввиду важности дела решено было созвать на следующий день общее собрание нижегородцев. По колокольному звону на другой день сошелся народ в Спасо-Преображенский собор».

Платонов видел это так: «Составили приговор о мирском сборе и предъявили его нижегородскому воеводе, князю Звенигородскому, и соборному протопопу Савве, которые созвали в городской собор нижегородцев и, воспользовавшись пришедшей тогда в Нижний патриотической грамотой, подняли вопрос об ополчении. В соборе читали и обсуждали нижегородцы пришедшую грамоту… (Для дела безразлично, от Гермогена или от Троицы была эта последняя грамота). При чтении грамоты нижегородский протопоп Савва сказал слово, убеждая народ стать за веру».

Вот слова Саввы Ефимьева, прозвучавшие после службы в Спасо-Преображенском соборе:

— Увы нам, господие чада мои и братие, увы нам; се бо приидоша дни конечныя погибели; погибает Московское Государство, и вера Православная гибнет. О горе нам! О лютаго обстояния! Польские и литовские люди в нечестивом совете своем умыслили Московское Государство разорити и непорочную веру Христову в латинскую многопрелестную ересь обратити!

Протоиерей Андрей Соколов, датируя это выступление девятым сентября, замечал: «Если в Минине в начале движения за освобождение Москвы и России нашла своего вождя тяглая, посадская масса населения, то протопоп Савва оказался выразителем идей высших слоев нижегородского общества. Савва стоит впереди всей массы нижегородцев, его речью начинается официальная история нижегородской рати, его благословение и молитвы осеняют самое возникновение подвига».

Потом, полагал Любомиров, «на площади к народу обратился, может быть, с речью Кузьма Минин, и теперь уже весь Нижний принял решение ополчиться за веру православную, за Московское государство на разорителей их — польских и литовских людей».

Итак, мы не знаем всех деталей того, что происходило тогда в Нижнем Новгороде.

Но мы точно знаем, что почин Минина и всего города сыграл решающую роль в дальнейшей судьбе России. И мы точно знаем, что тогда в Нижнем делалась История.

«В Нижнем Новгороде религиозное чувство соединилось с инстинктом самосохранения, и тогда создалась та нравственная атмосфера, среди которой сами собой возникли и боевой клич, и то единодушное усердие, которые призваны были вывести страну из самого жестокого кризиса, какие только она переживала за все свое существование до наших дней», — не пожалел высоких слов Валишевский.