Полководец
После принятия принципиального решения о сборе средств на ополчение необходимо было еще многое сделать. Прежде всего, найти полководца и нужное количество бойцов. Да, собственно, и средства собрать. В решении всех этих вопросов Минин сыграл ключевую роль Полководцем Нижегородского ополчения выбрали князя Дмитрия Пожарского. Казалось бы, странный выбор. Человек со стороны, не местный. А ведь в самом Нижнем Новгороде были уже хорошо зарекомендовавший себя второй воевода Андрей Семенович Алябьев, да и первый воевода князь Василий Андреевич Звенигородский. Пожарский был человеком относительно незнатным по местническим меркам, традиционно имевшим решающее значение в военной иерархии. Несмотря на острый «кадровый голод» у Василия Шуйского и свои боевые заслуги, Пожарский так и не достиг думских чинов, он был всего лишь стольник.
Но еще Забелин обратил внимание на установленные нижегородцами критерии для отбора кандидата на должность командующего: «когда в Нижнем после речи Минина пошел толк о выборе воеводы, какого человека выбрать, то положены были такие условия: выбрать „мужа честного, кому заобычно ратное дело, который в таком деле искусен и который в измене не явился…“ Последнее условие для нижегородцев было важно не менее первого. Они сами ни разу не являлись в измене и потому дружились только с людьми, подобными себе, с людьми крепкими и неизменными. Они присягнули Шуйскому и, ввиду даже общей измены, стояли за него крепко, не вертели душой, как другие, туда и сюда».
Окольничий князь Звенигородский, очевидно, не удовлетворял высоким критериям, заданным нижегородским посадом. Как замечал Любомиров, «мы ничего не знаем об его военных доблестях, а его родство с известным доброхотом Сигизмунда боярином Мих. Глеб. Салтыковым и получение окольничества от польского короля должны были заставить нижегородцев поопасаться вверять ему судьбу ополчения, собираемого для борьбы с поляками. К тому же Звенигородский был в Нижнем человек новый, приехавший на воеводство сюда только в 7120 г., т. е. после 1 сентября, а назначение его подмосковными ли казачьими воеводами или боярским московским правительством не могло вызвать к нему особого доверия нижегородцев.
Второй воевода, Андр. Сем. Алябьев, был хорошо известен своей верной ратной службой Нижнему и царю Василию в тяжелые годы тушинской смуты. Но ему, вероятно, мешала незначительность его чина и худородность; выслужившийся из дьяков, он совсем недавно, не ранее конца 7115 г., был пожалован в дворяне московские и потому писался далеко не в первых рядах их. А может быть, наоборот, нижегородцы не хотели отпускать его из города, чтобы не остаться с одним внушавшим опасения кн. Звенигородским».
Что же касается князя Пожарского, то он в полной мере отвечал указанным критериям. За предшествующие годы Смуты он ни разу не был замечен в изменах законным царям. Академик Юрий Владимирович Готье справедливо подчеркивал: «Князь Дмитрий Михайлович был человеком с вполне установленной и притом очень хорошей репутацией. Он не запятнал себя отъездом в Тушино, не выпрашивал милостей у короля польского; еще до прихода Ляпунова под Москву он стоял за дело родной страны, и если мы не видим его среди вождей ополчения 1611 года, то виною этому были тяжкие раны, полученные им в бою на Лубянской площади… Такого вождя искали в Нижнем».
Один из официальных актов мотивирует избрание князя Пожарского лидером ополчения его военными талантами. Князя выбрали «за разум, и за правду, и за дородство, и за храбрость к ратным земским делам». Володихин утверждает: «В годы правления Шуйского за Дмитрием Михайловичем закрепляется репутация умелого и твердого полководца. „Страстное восстание“ принесло ему добрую славу мужественного патриота. Первое и второе в равной мере сделали князя привлекательной фигурой в глазах руководителей нижегородского земства».
Нижегородцам нужен был не титул, а личность. Пожарский был крупной личностью. Платонов справедливо замечал: «В древнерусском обществе было вообще мало простора личности; личность мало высказывалась и мало оставляла после себя следов; Пожарский оставил их даже менее, чем другие современные ему деятели, но за всем тем в Пожарском не может не остановить нашего внимания одна черта — определенное сознательное отношение к совершавшимся событиям чрезвычайного характера. Он никогда не теряется и постоянно знает, что должно делать; при смене властей в Москве он служит им, насколько они законны, а не переметывается, не поддается „ворам“, у него есть определенные взгляды, своя политическая философия, которая дает ему возможность точно и твердо определять свое отношение к тому или другому факту и оберегает его от авантюризма и „шатости“; у него свой „царь в голове“. Пожарского нельзя направить чужой мыслью и волей в ту или другую сторону. Несмотря на то, что Пожарский был не очень родовит и невысок чином, его личность и военные способности доставили ему почетную известность и раньше 1612 г. Современники ценили его высоко, он был популярен — иначе не выбрали бы его нижегородцы своим воеводой, имея двух воевод в самом Нижнем Новгороде».
Выбор Пожарского был сделан не кем-то одним. Как подчеркивал Забелин, народ «все делает по мирскому совету, на мирской сходке, общим земским собранием, удерживая эту форму своих рассуждений в течение всей своей истории наперекор всем напастям и невзгодам! Истина дела заключается в том, что нижегородцы выбрали Пожарского всенародно, помимо всех других…»
Они решили полагаться на свой опыт и искали подходящего кандидата среди окрестных служилых людей, лично им известных. Кузьма Минин первым назвал имя Дмитрия Пожарского, и мир поддержал его. Вероятно, еще до Смуты они знали вотчинника близкого от них Стародубского уезда, а потом слышали и о его битвах, и о геройском поведении во время весеннего Московского восстания.
Но сам князь Дмитрий еще не подозревал, что выбор нижегородцев пал на него. Он все еще находился на излечении в своем имении. Вот только в каком из них?
Вслед за Забелиным большинство историков утверждают, что это было Мугреево. Володихин настаивает, что это был Нижний Ландех. В любом случае речь идет о Суздальском уезде и имении «от Нижнева 120 поприщ». То есть в 120 км, что точно соответствует расстоянию до Нижнего Ландеха, тогда как путь от Нижнего Новгорода до Мугреева — 140–150 км.
К Пожарскому незамедлительно были направлены из Нижнего посланники. Он, полагаю, был немало удивлен неожиданному предложению возглавить миссию по спасению России, поступившему от нижегородского посада. Определенного ответа Пожарский не дал, послы уехали ни с чем. Сам князь в окружной грамоте всероссийским городам, направленной в июне 1612 года, признавал, что «присылали по меня, князя Дмитрия, из Нижняго многажды, чтобы мне ехати в Нижний для земскаго совета». Позднее, вспоминая пережитое, Пожарский говорил, что его к великому делу «вся земля сильно приневолила», а если бы был тогда в наличии кто-нибудь из «столпов», вроде боярина Василия Голицына, он бы мимо боярина за такое дело не принялся бы. Но, как нам известно, Василий Голицын находился в польском плену, а прочие «столпы» сидели вместе с поляками в Кремле.
Полагаю, колебания князя Дмитрия были связаны и с его нездоровьем, и с сомнениями в конечном успехе, и с желанием не нарушать правила приличия ранним согласием. Кроме того, он желал «на берегу» обговорить свои будущие взаимоотношения с нижегородцами.
В итоге посольств к Пожарскому было несколько. Известно, что к князю ездил и Кузьма Минин. «Многочисленные поездки представителей Нижнего к Пожарскому не все имели в виду упрашивать его принять избрание; в переговорах с ним обсуждались и планы устройства ополчения, — писал Соловьев. — Ездил в Мугреево к Пожарскому и Минин, к сожалению, неизвестно точно когда, чтобы условиться с ним об организации финансовой части. По его совету, Пожарский и потребовал у нижегородцев, „чтоб они выбрали у себя ис посацких людей, кому быть с ним у такова велика дела и казну збирати“, т. е. хотел поручить очень важное дело сбора и расходования средств опытному и удостоенному доверия сограждан человеку».
Воеводы в обычное время никогда не занимались финансовыми вопросами, на то была государева казна. Без денег воевать невозможно. Пожарский готов был взять на себя военное руководство. Но требовал, чтобы в качестве его помощника мир назначил своего рода казначея.
Об этом говорил Пожарский с послами во главе с архимандритом нижегородского Печерского монастыря Феодосием, дворянином Жданом Петровичем Болтиным и посадскими выборными людьми. По некоторым сведениям Дмитрий Михайлович согласился принять руководство, когда с этой просьбой прибыл из Нижнего Новгорода воевода Алябьев. Пожарский сказал при этом:
— Рад пострадать за православную веру до смерти, а вы изберите из посадских людей такого человека, чтоб ему в мочь и за обычай было со мною быть у нашего великого дела — ведал бы он казну на жалованье ратным людям.
«Его требование поначалу привело старших послов в недоумение, — замечал Скрынников. — В их головы плохо укладывалась мысль насчет того, что вместе со стольником руководить войском будет некий выборный посадский человек. Требование воеводы шло вразрез с вековечными обычаями. Архимандрит наотрез отказался обсуждать предложение Пожарского и заявил, что у них в городе попросту нет подходящего человека. Тогда воевода сам назвал имя земского старосты Минина.
— Есть у вас Кузьма Минин, бывал он человек служилый, ему это дело за обычай».