– Непрерывные вахт-парады, нелепые экзертиции изнуряют войска, – мрачно сказал генерал Талызин. В этом было угрюмое отчаяние и угроза.

– Нет веры в завтрашний день, – заметил Де-Рибас. – Каждый, господа, в припадке безумия государя может быть схвачен, лишен всего, посажен в кибитку и под конвоем заслан в глушь, откуда нет возврата!

– От императора мне как главнокомандующему в Петербурге поступило указание, – угрюмо проговорил Пален и, помолчав, продолжил: – В случае угрожающей ему опасности схватить и заточить в Петропавловскую крепость царицу и цесаревичей Александра и Константина, поэтому полагаю, что любой ценой, даже крайней мерой, Павла должно убрать с престола, крайней… Что вы думаете об этом, Осип Михайлович?

– Я, Петр Алексеевич, против крайней меры. Достаточно и отречения в пользу наследника престола цесаревича Александра Павловича. Насколько мне известно, впервые мысль о крайней мере была высказана английским послом Витвортом. Но сей господин – иноземец. Моя беседа с Никитой Петровичем Паниным в его деревенском изгнании еще раз убедила меня в том, что государственный переворот должен свершиться без пролития крови. Думаю, господа, что убийство ныне царствующей особы не получит одобрения и от наследника престола.

– Виват, господа, виват! Осипу Михайловичу бокал шампанского.

– Благодарствую, я бы желал пунш.

– Нет-нет, не откажите. Благородному человеку – благородный напиток. Ваше здоровье! Господа, пьем за здоровье адмирала Осипа Михайловича Де-Рибаса. Виват!

У Осипа Михайловича было чувство необъяснимого беспокойства, тревоги и тоски. Шампанское горчило и обжигало, точно в нем была примесь дрянной водки. Такое, впрочем, случалось на офицерских кутежах. Довольно, однако, странно, что водку подливали в шампанское и в доме графа Палена».

Именно тогда, в конце ноября 1800 года, Де Рибасу внезапно стало плохо и он заболел. По версии Сурилова, его отравили уже на той встрече офицеров-заговорщиков – чтобы не помешал коварному плану. Отравили что называется – «на всякий случай»: чтобы не путался под ногами. Проводив Де Рибаса, Пален опасался того, что их колеблющийся сообщник может раскрыть замысел кому-нибудь из своих визитеров, ведь у Де Рибаса всегда были гости:

«Когда Осип Михайлович усаживался в экипаж, Пален напутствовал чинов тайной полиции: карету сопровождать, за домом его превосходительства установить постоянное наблюдение, каждые два часа рапортами сообщать, кто прибыл в дом и кто убыл» (А. Сурилов).

На следующий день Пален сам приехал к Де Рибасу – чтобы завершить начатое. Никому не пришло в голову, что лучше препоручить больного лекарям и сиделкам, но никак не графу Палену – главному заговорщику. Супруга больного Де Рибаса была в растерянности, доктора вообще плохо понимали, от чего лечить:

«Заболел от меланхолии, сиречь кручины. Оттого везде объявляется в теле колотье. Желудок и печень бессильны для изгнания разной слизи. Понемногу водянеет кровь. Бывает, холод сменяется жаром. Недурно бы уехать за море для прилежного докторского лечения, дабы хворь не стала смертной» (А. Сурилов).

Разумеется, никакая меланхолия или кручина таких симптомов вызвать не могут. Зато может яд – в том самом шампанском, которое почему-то горчило.

Де Рибаса пытались спасти, к нему наведались какие-то ходоки из Одессы, привезли животворное, оздоровительное зелье. Пален понял: нужно торопиться. Он срочно прибыл к больному, чтобы сидеть при нем неотлучно. Возможно, тогда Де Рибас уже о чем-то догадывался:

«Обыкновенно никак не отвечающий на появление Палена Осип Михайлович с усилием приподнялся, черты его исказила гримаса отвращения и боли.

– Что надо, зачем? – проговорил он слабеющим голосом.

Пален вошел. Он был свежевыбрит, букли его парика тщательно уложены, белые рейтузы плотно облегали голенастые ноги, мундир затянут, лицо невозмутимо, серо-голубые глаза холодны».

Заботливость Палена умиляла окружающих, она казалась истинным проявлением крепкой дружбы. Вот только больному после его появления стало совсем худо. А Пален все сидел у его изголовья и подавал лекарства. Он же и вызвал священника, сообщив об этом жене Де Рибаса:

«– Ему весьма худо, государыня. – Пален по-прежнему был тверд и невозмутим. – Это горячительный бред. Должно принять святых тайн. Священник ждет в гостиной. Прикажите привести его сюда. Вас, господа, прошу следовать за мной».

Позднее в кулуарах шептались, что Де Рибаса отравили. Пален-то, оказывается, сидел возле больного соратника вовсе не из добрых чувств: он боялся, что Де Рибас проговорится в бреду. Тогда он и подсыпал ему яду уже второй раз. В декабре за президентом Адмиралтейств-коллегии пришла смерть – за четыре месяца до гибели императора и за 29 дней до наступления нового века.