Он сказал это не для того, чтобы похвастаться, а чтобы объяснить свое происхождение. Его богатство было его национальностью. Он жил в своем собственном государстве, не имеющем отношения к географии. Потому что у шведских миллионеров больше общего с итальянскими, японскими или арабскими богачами, чем с ординарными шведами. И папу это приводило в восторг, потому что Клаес Фагерман сам добился этого статуса, а не унаследовал его от отца. У его семьи не было угодий в Сёрмланде и лесов в Норрланде, не было верфей в Гётеборге, и его родственники не охотились с королями. Папа ненавидел «идиотов из комиссии ФИДЕ» и «их бессмысленные инвестиции». Он мог прийти домой с работы и часами критиковать их проекты. «Если ты хочешь использовать рискованные инвестиции для разработки приложения, которое будет сообщать цену на литр молока, то сотни двадцатилеток с титулами, пришедшими в упадок поместьями и основанными вчера стартапами готовы взяться за это, потому что никогда сами не покупали продукты и не знают, что цены пишут на полках.
Этих идиотов даже богатыми нельзя было называть. Они только делали вид, что у них водятся деньги. «Как это печально», – обычно отвечала мама (используя его собственные слова, как она обычно делала в разговоре с отцом). Печально.
А мама, в свою очередь, рассказывала, что ее коллега или подруга ушла с работы. «Муж купит ей магазин товаров для интерьера», – добавляла она, поскольку мама точно так же, как папа ненавидела потомственных аристократов, мама ненавидела женщин ее возраста, которым удалось сделать то, что не удалось ей, бросить работу на чужого дядю.
Мама работает юристом в крупной компании, котирующейся на бирже, и зарабатывает в два раза меньше, чем папа. Она сократила часы работы с рождением Лины, чтобы «иметь время на ребенка», но совсем бросать работу она не хочет. Она притворяется, что очень занята и что дела на работе идут хорошо. Но никто ей не верит, включая папу.
«Я бы на их месте тратил деньги на лотерею», – говорил папа, – больше шансов заработать». Папа продолжает говорить о своем, даже если мама уже сменила тему, так и выглядят их повседневные разговоры.
Мама с папой сразу стали фанатами Клаеса Фагермана. Они смотрели на него влюбленными глазами. Месяцы после того, как мы стали парой, папа говорил о Клаесе Фагермане каждый раз, когда мы общались наедине. Он рассказывал, как Клаес Фагерман превратил компанию на грани банкротства в один из «трех самых выгодных бизнесов в Швеции». И это ему удалось, потому что вместо того, чтобы пилить лес или мыть золото в северных ручьях, он начал инвестировать в высокие технологии (кабель и микрочипы, я не особенно интересовалась подробностями). Клаес для папы был идолом. Он ему даже не завидовал, только восхищался. Единственная банальность в жизни Клаеса Фагермана, говорил папа, это что он женился на девушке, занявшей третье место в конкурсе красоты «Мисс Швеция». «Фагерман настоящая легенда. Он войдет в историю».
И в тот первый вечер на лодке я пришла к тому же мнению. Отец Себастиана заставил меня почувствовать себя особенной. Когда он шутил, я смеялась, и мне действительно было весело. Когда он рассказывал о брате Себастиана Лукасе и о его успехах в Гарварде, я думала, что это очень мило, что он так гордится своим сыном. Он сказал, что «нет никаких сомнений» в том, что «Лукас пойдет далеко», и я чувствовала себя причастной семейным тайнам, которые Клаес рассказывает только избранным. Я считала, что если отец так хвастается своим старшим сыном, то и к младшему он испытывает нежные чувства. Тогда я не заметила, что его отцовская любовь была не безусловной, что ее нужно было заслужить. И что нет ничего хуже, чем его презрение.
В полночь мы с Себастианом попрощались с остальными.
– Мы хотим прогуляться по пляжу и искупаться.
Мама взяла меня за щеки двумя руками, как невинную невесту в первую брачную ночь, и папа посмотрел на меня с гордостью.
– Моя девочка, – сказала мама.
– Веди себя хорошо, – пошутил папа и с ухмылкой добавил уже обращаясь к Себастиану: – Без глупостей. Не делай ничего, что бы я сам не стал делать.
Папе нравится говорить банальности.
– И что ты только в нем нашла? – сказал Клаес Фагерман. – Он весь в мать.
И мы рассмеялись. Я тоже, потому что тогда не поняла, что это не шутка. Клаесу нравилось говорить гадости Себастиану.
Кроме того случая, мы никогда не говорили о матери Себастиана, о третьем месте в конкурсе «Мисс Швеция». Ее заменили новой моделью, и она исчезла из их жизни. Потеряла всякое значение. Бросила ли она Клаеса или он вышвырнул ее? Это так и осталось для меня тайной. Она не играла никакой роли в их жизни, и даже это странное обстоятельство не вызвало у меня никакого интереса.
До Себастиана у меня было четыре бойфренда. Первого звали Нильс. Нам было двенадцать-тринадцать лет, и мы начали встречаться на вечеринке, на которую меня пригласила его сестра-близнец. Из динамиков доносилась Кристина Агилера, он прижался к моим губам в жестком поцелуе, мы упали на диван и целовались, пока у меня не распухли губы и не промокли трусы. Он ласкал мою грудь, и это дарило восхитительные ощущения, но любовью мы не занимались. Мы были слишком юны. Через три недели все закончилось, но прошло еще два месяца, прежде чем до меня дошло, что все кончено, поскольку были летние каникулы, и в течение девяти недель я любовалась его фото и писала открытки (я в деревне с бабушкой и дедушкой, идет дождь, я смотрела «Зловещих мертвецов»). Он не отвечал. И открыток не слал. Когда началась школа, он только поздоровался со мной, и все.
Через полгода у меня появился новый бойфренд. Он был на год старше меня (четырнадцать с половиной). И он написал на автобусном расписании на остановке, что я красивая. Разумеется, информация об этом достигла моих ушей через шесть минут. И я, дурочка, считала, что это успех. У пятнадцатилетнего Антона были пухлые губы и светлые курчавые волосы. Мы были вместе семь недель. В том возрасте это равноценно браку. Но одним пятничным вечером на школьной дискотеке он напился допьяна (намешал разного алкоголя в бутылку из-под шампуня) и заявил: «Ты слишком молода для меня, Майя» и «нам нужно расстаться» (его собственные слова). Мне было стыдно за его поведение, но сам разрыв меня не расстроил. Ничто из этого меня не прикалывало: ни Антон, ни его мокрые слюнявые поцелуи, ни наши «встречания». После этого я влюблялась только в парней постарше. Они понятия не имели о том, кто я, потому что либо мы были незнакомы, либо сталкивались только в автобусе. Я не помню их имен. А в пятнадцать лет я познакомилась с Маркусом.
Маркусу было шестнадцать, он покуривал травку, играл на бас-гитаре, писал стихи, его мать была моделью фотографа Ричарда Аведона. Он учился в Эстра Реал, и все, абсолютно все знали, кто он. Когда мы с Амандой вошли в дверь его двухэтажной квартиры в районе площади Карлаплан, мы услышали, как он с его группой играют гитарные каверы на втором этаже. Вечеринка была в самом разгаре. Парень со шрамами после кори и лиловым лаком на ногтях выдал нам по куску шоколадного торта и ванильному молочному коктейлю. Я танцевала до упаду в гостиной без мебели, не задумываясь о том, как глупо я выгляжу, тряся волосами и взмахивая руками. Потом вырубилось электричество. Прибыли пожарные и объяснили, что электричества нет во всем районе и что на организацию концертов требуется разрешение. После пожарных появилась полиция. Я поняла, что все серьезно. Тогда же я поняла, что в напитке или в торте были наркотики. Мы с Амандой заперлись в ванной и старались не хихикать. Мы сидели там, пока Маркус не постучал в дверь. Он был полностью обнажен, и в руках у него был канделябр с пятью зажженными свечами. Он налил ванну и пригласил меня разделить ее. Я разделась и забралась внутрь. Аманда заснула на полотенце на полу.
У Маркуса была длинная челка, падающая на глаза. В ту же неделю он лишил меня невинности на кровати своих родителей. Это было неплохо, мне было не больно, и я радовалась, что он не заметил, что это был мой первый раз. Когда я позвонила Маркусу домой (он никогда не брал мобильный, и я верила ему, когда он сказал, что не любит пользоваться сотовым), он притворился, что его нет. Трубку взяла мама, и я поняла по ее голосу, как она недовольна его поведением, но я продолжала звонить на домашний и на мобильный, отказывалась поверить, что он не любит меня, я не могла взять себя в руки. Мы с ним спали вместе еще четыре раза на разных вечеринках (обычно это начиналось с его любимого занятия – совместного купания в ванной). Я убеждала себя в том, что раз он говорит, что любит мою грудь, то любит и меня тоже. В последний раз мы лежали поверх покрывала на чьей-то кровати (мы так никогда и не провели ночь в нормальной постели), на часах не было и десяти вечера, и, пока я вытирала живот собственной футболкой, он сообщил, что встречается с Терезой, которую все зовут Тесси. И потому мы не можем «продолжать делать это».