И трубы запели «Ретирада, ретирада». Наше войско покатилось обратно, скатилось с крутого берега Ая, отступило в камыш и осоку. Пехота спешила отойти, мы снова прикрывали её огнём, да и, собственно, враг не особенно старался преследовать нас. Все были измотаны второй битвой за эти три жарких дня в самом начале лета.

Глава 9.

Комиссар Омелин.

После боёв на реке Ай настроение в войске Пугачёва было приподнятое. Всех мало волновало, что потери были велики, очень много раненых и многие из них останутся инвалидами и не смогут продолжать воевать, а убитых хоронили на правом берегу едва не весь следующий день. В общем-то, оба берега Ая теперь украшали сотни крестов, иные с фуражками или просто шапками – казацкие и рабоче-крестьянские – другие со дву– и треугольными шляпами – офицеров и солдат екатерининских войск.

Сражение на реке, к тому же, не принесло ощутимых успехов ни одной стороне. Михельсон, ввиду больших потерь и растраты большей части боеприпасов был вынужден отступить обратно в Уфу, а Пугачёв двинул свои войска к Казани.

– Пора взять Казань, – любил говаривать «император». – Она станет хорошей основой для нападения на Москву. Предок наш, великий царь Иван, прозванный Грозным, из Москвы Казань взял, я же возьму Москву из Казани.

Эта шутка, насчёт взять Москву из Казани, была весьма популярна в войске. Её то и дело употребляли комиссары с политруками Омелина. Особенно усердствовали на сей счёт в ежедневных политпросветительских беседах с солдатами и казаками.

– Мне не нравятся настроения в армии, Владислав, – высказал как-то Омелин свои настроения, когда уже совсем, что называется, накипело. – Их иначе, как шапкозакидательскими не назовёшь. С таким настроением в бой идти нельзя.

– Влияй на своих комиссаров, – пожимал плечами Кутасов. – Что ещё я могу тебе посоветовать. Настроения в армии это по твоей части.

– А ты, Владислав, повлияй на Пугачёва, – сказал Омелин. – Одно его слово стоит десятка сказанных моими людьми.

– Постараюсь, – кивнул комбриг, – хотя на него не очень-то и повлияешь. Не такой уж он человек, наш надёжа-царь.

В тот же вечер Омелин собрал всех политруков и комиссаров в дом, который занимал один. Деревня, где стояло пугачёвское войско, была довольно большая, так что все офицеры и атаманы казаков смогли разместиться в избах, на содержании у крестьянских семей.

– Товарищи политработники, – обратился к ним Омелин, прохаживаясь по большой комнате избы, заложив руки за спину, – мне совершенно, категорически, не нравятся настроения в армии. С ними надо бороться. Нещадно искоренять!

– Какие настроения? – решился спросить политрук Кондаков. – Мы понять не можем, о чём вы, товарищ полковой комиссар?

– Какие настроения, – в упор глянул на него Омелин, – какие настроения, спрашиваешь? Скверные, товарищ политрук, весьма скверные! Шапками закидать хотите врагов? Считаете, пары побед довольно, чтобы над врагом надсмехаться? Нет, товарищи! – Он хлопнул кулаком по стене. – Нет! Чтобы стало с нами, если бы мы пренебрегли дисциплиной, к примеру, после взятия Троицкой? Не офицеров Деколонга шомполами запарывали бы, а они нас. Подобные настроения, что начинаются сейчас в нашей армии, разлагают её изнутри. Как гангрена! Чума! Холера! Проказа! Она разложит тело и душу нашей армии, и враг легко уничтожит нас. Что может быть проще, чем прикончить человека поражённого любой из этих тяжких болезней?

Он остановился и поглядел на своих политработников. Взгляды их существенно изменились. Из растерянных, непонимающих, они стали горячими, живыми, настоящими. Омелин позволил себе усмехнуться, но про себя, ни тени улыбки не появилось на его лице.

– Вопросы есть? – тем же строгим «учительским» голосом спросил он у политработников.

– Никак нет, – ответил за всех старший по званию батальонный комиссар Серафимов, последний из прибывших из будущего политработник, не считая самого Омелина.

– Разойтись, – махнул рукой полковой комиссар.

Они вышли из избы, а уже на следующий вечер, на политпросветбеседе началась весьма активная работа. И уже вместо шуток про Москву из Казани зазвучали слова о болезнях лености и праздности, что разлагают армию, ослабляют её. Особенно приятно было послушать, конечно же, Кондакова.