У Наиля нашлась плитка шоколада, у Алексея — початая упаковка жвачки, у меня — фляга с коньяком. Прямо, целый пир! Наскоро подкрепившись, мы начали марш-бросок. Очень хотелось бы надеяться, что последний.

По моим расчетам, на железнодорожном узле мы должны оказаться как раз к утру. Будет время, чтобы осмотреться, и, если развязка окажется в руках террористов — захватить какую-нибудь машину затемно, пока все спят.

Мы шли напрямик через лес, местами пробираясь по открытой местности, по лысинам холмов. Насколько хватало глаз — нигде не встречалось признаков цивилизации. Неудивительно, что хищник прожил столько времени в этой глухомани, оставаясь, практически, никем незамеченным. Что там Сорокин говорил? Что до войны все было спокойно? Это же сколько, получается, лет этой твари? Не меньше полусотни! И за все полвека, что зверь орудовал в окрестных лесах и горах, единственным свидетельством его существования были лишь пропавшие люди. Но одной байки, легенды, или живого очевидца. Это настораживало. Похоже, живым от него еще никто не уходил. Но, рано или поздно, на каждую жопу с хитрым лабиринтом найдется свой болт с резьбой под восемнадцать. Слабое утешение.

Я не мог не заметить, что у Калачева с Сохновской намечался роман. Уж слишком красноречивыми были взгляды, которыми они обменивались. И слишком нежно сержант прижимал к себе девчонку, перенося ее через бурные мелководные горные реки. Так, глядишь, станет зятем Антона и подсидит меня на моем месте. Оно и к лучшему. Свалю с семьей куда-нибудь подальше, и заживу спокойно. Жаль, за кордон пока не выпустят. Хотя, даже если наши меня выпустят, вряд ли кто-нибудь, с моим послужным списком, впустит меня к себе. Ведь бывших, как это известно, не бывает. Уже под вечер, когда все порядком устали, а Даша и вовсе не шла, и еле плелась, повиснув на плече боксера, Лешка взял ее на руки, и так мы продолжили путь.

Темнело пугающе быстро. Буквально через полчаса мы оказались в практически полной темноте, освещаемой лишь слабым светом звезд, тусклым фосфорным свечением стрелок компаса, и огоньками двух сигарет. Если волк, и в самом деле, ни разу еще не выпустил никого живым, то и сейчас ему нет никакого резона изменять своим привычкам. А, значит, очень скоро он нападет. И играть, скорее всего, уже не будет. Просто порвет всех в клочья — и все.

Такие мысли крутились в голове не только у меня. Калач, перекинув журналистку через плечо, обеими руками сжал автомат. Наиль тоже положил ладонь на эфес сабельки. Я поправил "Калаша", висевший на ремне на шее. Только покажись, щенок! Порвем, как Тузик грелку!

И он показался. Без лишних понтов, всяких завываний и тому подобного. Волк молниеносно выпрыгнул из темноты, схватив охотника своими чудовищными челюстями. Наиль дико завопил, но дотянуться до шашки не мог — правая рука оказалась прижата к телу зубами хищника. Даша завизжала еще громче.

Сержант, поставив девчонку на землю, загородив ее собой, поднял ствол "Калаша". Но стрелять не решался — линию огня перекрывал пока что живой боец. Я оказался практичнее. Какого черта? Так или иначе, от зубов монстра, или от пули, Сафин все равно умрет. Только в первом случае — более мучительно смертью.

— Сука, — процедил я сквозь зубы, нажимая крючок.

Автомат заговорил, освещая лес сполохами огня. Ко мне присоединился боксер, накачивая зверя свинцом. Отброшенный градом пуль, волк кувыркнулся по земле, но воющего Наиля не отпустил. Наоборот, словно давая нам время перезарядить оружие, он неспешно сдавил челюсти, перекусывая жертву пополам. Крик следопыта зашкалил на высокой ноте, перешел в булькающий хрип и прекратился. Бестия прикончила еще одного солдата моего отряда.

Засунув в горловину приемника последний магазин, я полоснул очередью по крупной туше чудовища. Лешка вообще отбросил "Калаша", выхватив из кобуры "Гнома". Похоже, у него с патронами было еще хуже, чем у меня. Встретив мою очередь, широко расставив лапы, волк словно и не почувствовал ее, лишь чуть вздрогнув, когда в него вошла первая игла.

Но на гром артиллерии Калача реакция оказалась другой. Первая пуля калибра 12,5 миллиметров ударила хищника в плечо, почти развернув его огромный корпус. Бестия болезненно взвыла! Вторая маслина попала в грудь зверя, отбросив его на пару шагов. Третью волк попытался поймать, щелкнув зубами, как собака ловит надоедливых комаров, но безуспешно. Не в том смысле, что поймать, а в том, что остановить. Как раз поймать пулю ему удалось, но свинцовый шарик, выбив несколько клыков, прошел навылет. Как он заревел! Казалось, я оглохну от этого воя. В этом вопле, полном боли и звериной ярости, даже четвертый выстрел Лехиной пушки остался не услышанным. Однако своей цели он достиг, вколотив маслину точно в бок хищника, заставив его вздрогнуть всем телом. Пятый залп оказался наименее удачным, лишь по касательной задев скругленный, как лобовая броня у танка, череп людоеда.

А вот шестого патрона в картечнице не было. Конструктора, сволочи, сделали револьвер пятизарядным. Хоть в суд подавай! Сержант нерешительно замер. Перезарядить свою карманную базуку, если тварь бросится на него, он уже не успеет. Он только развернул грудь, приготовившись до последнего защищать девчонку.

Чудовище тоже выбрало для себя первоочередную цель, оставив меня на закуску. Щелкнув своими устрашающими челюстями, он начал приближаться к влюбленной паре. Я должен был задержать его, дав время уйти боксеру с журналисткой.

— Verdammte Scheisse! Halt, arschloch! — заорал я.

И тут волк резко остановился! Остановился так, словно налетел на кирпичную стену. Зверь, потеряв всякий интерес к Калачу с Дашей, повернул морду в мою сторону, и наши взгляды пересеклись. Готов поклясться, в бледно-голубых глазах оборотня я четко прочел удивление. Он меня понял! Вот же тварюга! По-русски не понимал ни слова, а немецкие слова, редко выходящие за пределы рюмочных, понял сразу!

Похоже, такое глубокое знание языка Вагнера, Ницше, Баха и Гинденбурга, во второй раз в жизни оказало мне неоценимую услугу. Первый раз — еще в Германии, где я, как и любой другой нормальный советский офицер, значительную часть свободного от службы времени проводил в местных gaststДtte. Schnaps мы все как-то не очень любили — попробовать одного раза хватило, чтобы понять, что russisch wodka намного лучше. А вот bier — другое дело. "Жигулевское" отдыхает.

Главная проблема заключалась в том, что дежурный по части после вечерней проверки был обязан доложить командиру части, что "все в сборе, происшествий нет". Ну, а для того, чтобы все были в сборе, первое и единственное необходимое условие — чтобы все были в сборе. А в один вечер, гуляя по городу, я набрел на новый, еще не проверенный gaststДtte. Естественно, я посчитал своим долгом провести разведку боем и доложить другим офицерам о качестве пива и jungfrau в этом заведении. И то и другое оказалось sehr gut, но разведка заняла немного больше времени, чем я рассчитывал, и спохватился лишь когда до вечернего развода оставалось минут десять — не больше. Пулей вылетев из пивной, я в крейсерском режиме побежал в сторону части, и тут за спиной раздалось:

— Russe arschloch!

Да, "советских оккупантов" в ГДР, мягко говоря, недолюбливали. Особенно — молодежь, у которых не было комплекса вины за ту войну. Остановившись, как вкопанный, я немедленно развернулся. У дверей gaststДtte стояли трое парней лет двадцати пяти — примерно моих ровесников, минуту назад сидевших за соседним столиком. То ли русские в эту часть города заходили достаточно редко, то ли ребята понадеялись, что слово, не входящее в академический курс, я не пойму. Здесь они ошиблись. Моими учителями немецкого были, в первую очередь, дед и отец, а уж они знали язык так, как ни один преподаватель не знает. В том числе, и ту его часть, которую учителям знать вообще не обязательно.