Каро, муж Наны, был младшим, долгожданным ребенком. Когда он родился, Анке было восемнадцать, а Осанне – пятнадцать. Вторые роды у свекрови случились очень сложными, потому вердикт врачей надежды на новую беременность не оставлял. Но прошло четырнадцать лет, и свекровь не иначе как чудом понесла, а в положенный срок разрешилась здоровым, хорошеньким кареглазым мальчиком. Птичий Поильник на радостях закатил большой пир, на котором гуляла чуть ли не вся деревня. Не приглашенными остались лишь родственники Наны, с которыми он на протяжении всей жизни с упоением скандалил. Причиной вражды стала история полуторавековой давности: однажды прапрабабка Наны, известная на всю округу знахарка и колдунья, сглазила домашнюю живность прабабки Птичьего Поильника. Живность от ее сглаза сдохла, а козел прабабки сошел с ума и убежал за перевал, где, среди неприступных горных вершин, и провел остаток жизни в статусе свободного горного аксакала. Вражда между семьями тогда разгорелась нешуточная, однажды дед Птичьего Поильника даже был застукан за попыткой поджечь дом знахарки, но дело до суда не дошло – прапрабабка Наны великодушно его простила и отпустила восвояси. Никто из деревенских не знал причины сглаза – знахарка слыла женщиной справедливой и беззлобной, но ходили слухи, что прабабка Птичьего Поильника сама напросилась, подсыпав в корм коней знахарки крестовник и чемерицу, от которых, как известно, животные умирают в тяжелых мучениях. Правды спустя почти сто пятьдесят лет никто бы не рассказал, но неприязнь между семьями так и осталась, притом подпитывалась она исключительно злопамятностью Птичьего Поильника, не упускавшего возможности при любом случае припомнить родственникам Наны о недостойном поведении их прабабки. Родственники крутили пальцем у виска и на всякий случай держались от Птичьего Поильника на расстоянии, считая его сумасшедшим. Нана узнала о вражде уже после знакомства с Каро – ее родители, получив повышение по службе, переехали в райцентр и давно забыли об этой истории. Вспомнили о ней, когда сообразили, кого их дочь определила себе в женихи. Впрочем, отнеслись они к ее выбору благосклонно, отец даже обрадовался – мало ли, вдруг эта свадьба станет счастливой возможностью навсегда покончить с нелепой неприязнью между потомками двух неуступчивых старух.
Познакомились Каро с Наной в городе. Оба жили в общежитии, учились в университете, она – на биолога, он – на экономиста. Любовь случилась не сразу, Каро тогда встречался с другой девушкой, и даже сватался к ней – два года отношений обязывали. Но потом они расстались, причин разрыва Нана не знала и не хотела вникать, справедливо решив, что прошлое мужа никоим боком ее не касается. Первое время она относилась к ухаживаниям Каро с недоверием, считала, что он таким образом пытается отвлечься от болезненного расставания. Ей недавно исполнилось двадцать три, и позволить себе пустые, необременительные отношения она не могла – пятый курс, взрослая жизнь, пора замуж и создавать семью. Если у Каро и были намерения развлечься, они улетучились, напоровшись на холодное безразличие Наны. Задетый неприступностью девушки, он загорелся желанием всенепременно заполучить ее и удвоил натиск: то в кино пригласит, то пирожков с повидлом из студенческой столовой притащит, то побитый букет гвоздик преподнесет – до того жухлый, хоть немедленно выкидывай. Нана относилась к бюджетным ухаживаниям кавалера с пониманием – студенческая жизнь к шику и роскоши не располагала. Она благосклонно принимала букет и немедленно разворачивала реанимационные процедуры: обрежет косо стебли, оборвет часть листиков, чтобы цветам легче было выправиться, кинет в воду кусочек сахара и таблетку аспирина, поставит вазу на подоконник, предварительно захлопнув форточку, чтобы не было сквозняка. К утру гвоздики оживали, расправляли лепестки и наполняли комнату неожиданно резким, сладковатым ароматом. «Словно на кладбище проснулась!» – морщила нос соседка Наны, распахивая настежь окно. Красные гвоздики были самым ходовым товаром, именно с такими было принято посещать могилы. Из-за печальной популярности они стоили сущие копейки и пользовались большим спросом у стесненных в средствах молодых людей.
К вящему недовольству соседки Наны, сладковатый гвоздичный аромат из комнаты не выветривался, ведь к тому времени, когда увядал один букет, Каро приносил новый. Нана крепилась-крепилась, а потом, растроганная упорством кавалера, все-таки сменила глухую оборону на милость: на седьмом букете она позволила взять себя за руку, на двенадцатом – поцеловать, на восемнадцатом – расстегнуть бюстгальтер. Впрочем, дальше расстегнутого бюстгальтера дело не пошло – торопиться с интимом она не собиралась, с нее достаточно было неудачного романа с первым молодым человеком, неумехой и дегенератом, искренне верившим в свою неотразимость и считавшим, что женщина и оргазм – понятия несовместимые, а зачастую даже взаимоисключающие. Нана рассталась с ним после трех лет бездарных отношений, раздраженная на себя за то, что угробила немалый отрезок жизни на безуспешные попытки воспитать из самовлюбленного идиота – нормального мужчину. Других молодых людей в ее жизни не случалось не потому, что ею не интересовались, как раз наоборот – вниманием мужчин она была не обделена, а из осмотрительности – если уж полюбить, то с далеко идущими планами.
Спустя полгода Нана была уверена, что Каро именно тот мужчина, который ей нужен. Она не смогла бы объяснить, чем ее взял этот хлипкий очкарик, сильно проигрывающий ее любимому типу рослых, крепко сбитых и властных мужчин. Уже потом, узнав его поближе, она поняла, что невзрачное телосложение – скорее обманный маневр, скрывающий за собой несгибаемый, стальной нрав и удивительную мужскую харизму – стоило Каро прикоснуться к ней, и она таяла, словно воск.
Со стороны они выглядели комично – высокая, статная, обещающая со временем превратиться в дородную и шумную матрону Нана и уступающий ей в росте (еле достигал макушкой ее виска) худенький Каро. Королева и паж. На деле все обстояло наоборот, она была мягкой и податливой, всегда готовой первой идти на уступки, а он унаследовал резкий и упертый, к счастью изрядно разбавленный любовью и лаской матери и старших сестер, нрав отца.
К концу пятого курса молодые люди объявили о намерении пожениться, и если родители невесты и женская половина семьи жениха отнеслась к их решению с воодушевлением, то Птичий Поильник чуть концы не отдал, узнав, кому приходится родней его будущая сноха. Запретить сыну жениться на Нане он не мог, побоялся испортить с ним отношения, как испортил их с младшей дочерью. Но, конечно же, он сделал все от себя зависящее, чтобы переубедить сына. Впрочем, тщетно.
Свадьбу сыграли в конце октября. Это было первое торжество, где за одним большим столом собрались все жители деревни, и, если бы не страдальческая мина Птичьего Поильника – навесив на лицо скорбное выражение, он сидел в углу, есть и пить отказывался, а когда пришло время ритуального рукопожатия сватов, оказалось, что он куда-то запропастился, впрочем, никого его исчезновение не расстроило, и люди даже вздохнули с облегчением и гулять стали с удвоенным рвением, – так вот, если бы не кислая мина свекра Наны, можно было бы считать, что торжество удалось на славу. Птичий Поильник, наблюдавший дальнейшее действо из окна своей комнаты, был вынужден, по причине нежелания показываться на глаза публики, страдать от спазмов переполненного мочевого пузыря – в нужник удалось сбегать почти на рассвете, когда женщины, убрав со столов и перемыв посуду, погнали по домам своих пьяных мужей и осоловелых от обильной еды и впечатлений детей. Оскорбленный всеобщим безразличием – дочери к нему не заглянули, молодожены заперлись в своей спальне, а жена, укладываясь в постель, даже не поинтересовалась, как он себя чувствует, – Птичий Поильник сходил в туалет, далее, давясь от спешки, поел остывшей хашламы, выгребая ее из кастрюли половником, – черпало половника было неудобным, плоским и широким, потому хашлама стекала по подбородку чуть ли не за пазуху, пришлось держать ладонь ковшиком, словно ребенку, который только-только научился пить из чашки. Наевшись и опрокинув стопочку тутовки, обуреваемый негодованием Птичий Поильник за каким-то чертом прокрался на цыпочках к спальне молодых и припал к двери ухом. Звуки, которые оттуда раздавались, ввергли его в глубочайшее уныние – мало того что скорого развода они не предвещали, так еще ударили по мужскому – судя по их откровенной, бесстыжей сладострастности, ничего подобного он в своей жизни не вытворял. И ему не вытворяли.
«Как есть ведьма», – решил Птичий Поильник и пошел с горя спать.
– Где был? – спросила сквозь сон жена.
– Отлить ходил! – колко отозвался он и, убежденный в том, что она его не слышит, в сердцах добавил: – Всю жизнь просил хотя бы лечь по-другому! А она только и талдычила (он перешел на фальцет, передразнивая звонкий голос жены): не принято, не по-людски, нельзя!
– Не начинай опять! – пробормотала жена и повернулась на другой бок.
Птичий Поильник фыркнул и притих. Над деревней, взрезая утренний воздух пестрыми лентами, взвился победный крик петухов – знатных гаремщиков: «Цух-ру-ху, цух-ру-ху!»
«Захрмар[11] вам!» – успел подумать Птичий Поильник перед тем, как провалился в сон.
Нана забеременела сразу после свадьбы и к лету обзавелась воинственно торчащим строго вперед кругленьким животом.
– Мальчик будет, – постановила свекровь, – по народным приметам, если живот высокий и «яблочком», то рождается мальчик, а если низкий и «грушей», то девочка.
Нана, будучи дипломированным биологом, к народным приметам относилась с иронией, но для себя решила, что родит мальчика, потому купила несколько мотков голубой шерсти и связала прехорошенький костюмчик – брючки, жакет на смешных пуговичках и шапку с тремя помпонами. Анка, напевая себе под нос песни Митхуна Чакраборти, подрубала пеленки, а Осанна, не прерывая разборок с отцом, спустила с чердака старую деревянную люльку, заново ее покрасила и обшила веселым ситцем. Бабье царство, согретое ожиданием малыша, купалось в волнах счастья.
Прибавлению в семействе радовался и Птичий Поильник, но непримиримого отношения к невестке на милость он так и не сменил. С того дня, как Нана переступила порог его дома, он ее упорно игнорировал: не отвечал на вопросы, не здоровался, делал вид, что ее просто не существует. Если Нана ставила перед ним тарелку с горячим супом, он, перед тем как взяться за ложку, демонстративно ту тарелку осенял крестным знамением, проглаженные невесткой сорочки тщательно вытряхивал на веранде и скрупулезно мыл руки каждый раз, когда случайно прикасался к какой-нибудь ее вещи. Нана, будучи девушкой не по годам мудрой, к закидонам свекра относилась с юмором, старалась не реагировать, иногда только, не сдержавшись, хмыкнет или плечами пожмет. Жена и дочери Птичьего Поильника сначала скандалили с ним, потом перестали – нравится выставлять себя дураком, и пусть. А вот Каро неприязненное отношение родителя к жене сильно задевало. Он много раз пытался поговорить с отцом, просил и увещевал, но все без толку – тот был непреклонен: ведьма, и все.
– Ну и хрен с тобой! – крикнул в сердцах Каро и вышел, оглушительно хлопнув дверью. Больше разговоров с отцом о Нане он не заводил и заметно убавил общение с ним.
Подвергнувшись обструкции, Птичий Поильник откровенно страдал. Привычный к роли падишаха и владыки, он теперь был на вторых ролях – отныне вся жизнь вертелась вокруг беременной Наны. Если раньше первая клубника с грядки подавалась ему, то теперь она, щедро политая сгущенкой, проплывала мимо его носа в покои ненавистной невестки. Если самый сочный кусочек деревенского жаркого жена прежде подкладывала в его тарелку, то теперь он доставался невестке, потому что беременным все самое лучшее. Нана смущалась, отнекивалась и протестовала, но свекровь ласково шикала на нее – это не тебе, а дитю. Птичий Поильник протестам невестки не верил и считал ее поведение хитро продуманной игрой – прикинувшись кроткой овечкой, она умело окрутила всех и увела у него не только сына и дочерей, но даже жену, которая всю жизнь ему в рот заглядывала.
Находиться в доме, где из соратников остались старое скрипучее кресло-качалка и допотопный «виллис», помнящий хозяина еще молодцеватым и самоуверенным молодчиком, было выше его сил. И Птичий Поильник завел себе привычку ходить на рыбалку. Новое занятие отвлекало от горестных дум, но удовлетворения не приносило – речная рыба, охотно клюющая у других, упорно воротила морду от любовно подобранной наживки.