Книги

Зулали

22
18
20
22
24
26
28
30

– И то верно.

Протяжно кашлянув, пробили часы. Олинка поднялась, аккуратно придерживая узелок.

– Пойду, скоро автобус.

– Вино сухое взяла? – засеменила за ней Софа.

– Да. Совсем молодое, не успело добродить. Ну ладно, и так сойдет.

– Может, мне ему хлебный суп на вине сварить? Вдруг аппетит разыграется?

– Может быть. – Олинка взялась за ручку двери, помолчала: – Или придется Нуник приглашать, сглаз снимать.

Софа обомлела.

– Сглаз! Как я не сообразила!

Марк наблюдал, как бесконечно медленно, изводя притихший мир ожиданием, поднимается солнце. Сентябрь еще в середине, а оно уже привередничает, намеренно запаздывает, скупится на свет и шепчет, шепчет – недолго уже, недолго. И небо вторит ему криком журавлиного клина – прощай, прощай. И тучи, казалось, еще вчера легкомысленно-ветреные, спустились к самой земле и идут-волочат дождливые свои шлейфы. Тяжело идут, одышливо.

«Если в мире существует совершенство, то выглядит оно именно так», – думал Марк.

Ему было хорошо и свободно. И он уже знал, о чем будет его следующая книга.

Тем временем бабо Софа, прижав под мышкой сверток с кизиловым лавашем (идти к знахарке нужно обязательно с гостинцем, чтобы было чем ублажать духов), вышла со двора. Заслонив ладонью дальнозоркие глаза, разглядела вдали, на склоне холма, одинокую фигурку. Покачала головой, вздохнула и поспешила к дому Нуник – нужно успеть до возвращения зятя. Марк не догадывался, что вечером ему принудительно будут снимать сглаз. С ритуальными молитвами, заговоренным куском сырого мяса, которое нужно схоронить на перекрестке трех дорог, с ядовитым отваром черной чемерицы (нанести на запястья и не смывать до первого крика петуха) и конского щавеля (выпить залпом, перекреститься и три раза повторить: сглаз-сглаз, вернись на задницу того, кто меня сглазил).

Правнук Бенканц Софы родится через год. Услышав радостную весть, она первым делом поделится новостью с мужем: Мисак-джан, родился наш Ваанчик, четыре триста, пятьдесят один сантиметр, говорят – копия своего деда. Вернулся наш сын Ваан, Мисак-джан, вернулся!

Вечером на огонек заглянет Макаранц Олинка. Принесет прехорошенькие вязаные носочки – полосатые, со смешными помпончиками. А назавтра, оставив перед глиняным бюстом тарелочку с сухофруктами и орехами, бабо Софа, надев свое лучшее платье, повязав шелковый передник и собрав внушительную провизию, поедет в город. Вернется спустя два месяца, сразу после крестин правнука – довольная и умиротворенная, с кипой фотографий, которые тут же разложит перед бюстом мужа и подробно обо всем отчитается.

Такая вот жизнь. Другой в краю победивших старушек не бывает.

Птичий Поильник

Бенканц Нану невзлюбил свекор. Обычно как бывает: свекровь сноху терпеть не может, а свекор привечает. А тут какая-то странная получилась история: женская половина семьи в составе свекрови-пенсионерки и двух великовозрастных и незамужних золовок приняла Нану как родную, а свекор возненавидел с первого взгляда.

Свекра звали претенциозно – Ашхарапет[10], но за глаза все его называли Птичьим Поильником – за малый рост и беспросветную неказистость: злые мелкие глазки, рот набекрень, лопоухий и лысый, что твой локоть. Одним словом – не Ален Делон, и даже не Митхун Чакраборти, любимый артист старшей дочери Анки, разбивший ей сердце женитьбой на какой-то вертихвостке-модельке. Простить такую неразборчивость прославленному индийскому артисту Анка не смогла и выкинула на помойку пачку кустарных, нащелканных с экрана зеркальным «Зенитом» фотографий. Однако забывать Митхуна она не стала – так и хранила его образ в своем сердце, напевая песни из его фильмов, почти всегда мимо нот, но с неизменной проникновенностью. Анке не повезло – внешностью она пошла в своего отца, такая же некрасивая, лопоухая, с нездоровым цветом лица и криво изогнутым краем рта – словно оттянули пальцем уголок губы и не отпустили. Нана Анку очень жалела – та была доброй и ласковой женщиной, с бесконечным запасом терпения и великодушия, другой на ее месте озлобился бы на мир и замкнулся в себе, а Анка принимала свой облик как данность и никогда не жаловалась.

Младшая золовка Наны, Осанна, осталась в старых девах из принципиальных соображений – за того, кого она любила, отец не позволил выйти замуж, а другим женихам она давала от ворот поворот не глядя, с нескрываемым злорадством. Осанна внешностью пошла в свою мать – большеглазая, пышногрудая, но хрупкая и ладно скроенная. Характер у нее, в отличие от старшей сестры, был жесткий, мужской, за словом она в карман не лезла и, не простивши отцу своей безмужней жизни, часто скандалила с ним, обзывая через слово старым ослом. Отец синел, хрипел, хватался за сердце, но в долгу не оставался – кричал и топал ногами, исходя слюной и желчью, и обзывал младшую дочь неблагодарной дрянью. Заслышав их ругань, Нана уходила в свою комнату и плотно прикрывала дверь – несмотря на нелюбовь свекра, она его очень жалела, ведь нет для человека пытки страшней, чем презрение собственного ребенка.