Книги
Знаменитые и великие скрипачи-виртуозы XX века
“Поэма” Шоссона (эта превосходная музыка не первоклассного композитора) была сыграна со всей законченностью и убедительностью, которой только можно было желать
Совершенно изумительно было исполнение брамсовского концерта. Тут было всё: мысль, чувство, чудесная техника, чудесный звук, глубокое проникновение в замысел автора
В целом концерт был так хорош, что даже не хочется останавливаться на отдельных деталях. Переполненный зал благодарил артиста горячими овациями. Оркестр под управлением Гаука стройно и внимательно, но местами немного холодно и чуть грубовато (например, во вступлении ко 2-й части концерта Брамса), аккомпанировал артисту.
В заключение хочется сказать два слова: у нас в публике имеются “полякинцы” и “ойстрахисты”, как имеются “гилельсисты” и “флиеристы” и т. п. По поводу этих споров (обычно безрезультатных) и однобокости их пристрастия вспоминаются слова, высказанные однажды Гёте в разговоре с Эккерманом: “Теперь публика уже двадцать лет спорит о том, кто выше: Шиллер, или я? Они бы лучше сделали, если бы радовались тому, что есть пара молодцов, о которых стоит спорить”. Умные слова! Давайте, товарищи радоваться, что у нас есть не одна пара молодцов, о которых стоит поспорить».
Профессор Г. Г. Нейгауз – партнёр по сонатному ансамблю М. Б. Полякина
Но это было время – Гёте и Шиллера – очень задолго до советского, когда вопросы творческой активности и всё остальное решалось не мнением просвещённой публики, а партийной бюрократией. Мне Мирон Борисович Полякин представляется человеком простодушным, иногда по-детски наивным (на основании всего, что я знал и слышал о нём, либо от его жены Веры Эммануиловны, либо от некоторых современников; Полякин не мог себя чувствовать комфортабельно в коридорах власти – Комитета по делам искусств (прообразе Министерства культуры), как и его некоторые молодые ученики и коллеги: Борис Гольдштейн, Лиза Гилельс, Борис Фишман, Самуил Фурер. Там и тогда нужно было обладать совершенно иными навыками и способностями, ничего общего с талантом артиста не имевшими. Очень жаль, что никто не сделал ни одной записи на его уроках – даже не звуковой, а просто печатной! По словам тех, кто бывал на его уроках, это было всегда наполнено содержанием главного – высшего смысла в исполнительском искусстве – полного выражения жизненности музыки при её исполнении, и ещё – служению своим инструментом высшей цели – раскрытию вечной красоты сочинений великих композиторов. Полякин был очень строг и самокритичен в отношении собственного творчества. Вот рассказ его жены Веры Эммануиловны, сообщённый автору ещё в 1955 году: «Как-то вечером, после прогулки по ближайшей к нашей даче “Зелёной улице”. Мирон Борисович, придя домой спросил меня, не возражаю ли я, если он включит радио? Я, конечно не возражала. Мы услышали какого-то скрипача, игравшего “Хаванез” Сен-Санса. Послушав несколько минут, Мирон Борисович воскликнул: “Это играет Яша!” (Яша Хейфец–
Профессор Мирон Борисович Полякин (поздние 1930-е годы)
Немного из другого рассказа Веры Эммануиловны: «Как-то Мирон Борисович занимался в классе в Консерватории. Там всегда бывали другие профессора и чужие студенты. Многие посещали занятия Мирона Борисовича. В какой-то момент он работал со своим учеником Михаилом Фихтенгольцем над его постановкой правой руки.
Увидя, что один из молодых тогда профессоров разговаривал негромко со своим соседом, Мирон Борисович обратился к нему: “Посмотрите сейчас над чем мы работаем – вам это тоже полезно!” Он был искренен и совсем забыл, что это молодой профессор Консерватории! Позднее один из друзей М.Б. сказал ему, что ведь он обратился к профессору, как будто тот ещё студент. Мирон Борисович был очень смущён и сказал: “Да, да, конечно я совсем об этом забыл! Но ведь я действительно хотел ему помочь!”».
«Мирон Борисович часто бывал очень мнителен в отношении своего инструмента – он играл последние годы на коллекционном инструменте “Страдивари”, в прошлом принадлежавшем князю Юсупову. Скрипку так и называли – “юсуповский Страдивари”». (Позднее, после смерти Полякина на ней играли Давид Ойстрах, Галина Баринова, а после войны – Игорь Безродный.)
«Обычно утром, – рассказывала Вера Эммануиловна, – после завтрака Мирон Борисович занимался три-четыре часа; после утренних занятий он закрывал скрипку в футляр и запирал её в шкаф, после чего отправлялся погулять по улице Горького на час. После обеда он отдыхал, и потом снова начинал работать и занимался ещё два-три часа вечером. Иногда он спрашивал меня, не открывал ли кто-нибудь шкаф? Я ему говорила, что, конечно никто, тем более что ключ от шкафа был у него. Он иногда говорил: “Странно! Скрипка звучит не так, как утром, как будто на ней играл кто-то чужой за это время?!”
Конечно же, этот старинный инструмент менял своё звучание в течение дня из-за изменений температуры, атмосферных условий, влажности, что Мирон Борисович сразу чувствовал… Он обладал повышенной нервной чувствительностью».
В недалёком соседстве от дачи артиста в Кратово, жила семья ничем в общем непримечательная, кроме того, что дочь хозяина дачи ещё до войны начинала свои занятия на скрипке. Она видела иногда, как Полякин прогуливался по главной сосновой аллее соседнего дачного посёлка «Отдых». Как-то она случайно встретила на этой сосновой «Сибирской улице» Полякина, шедшего в компании московского музыканта – альтиста А. М. Свирского. Она тогда услышала голос Полякина и запомнила его фразу, сказанную им А.М.Свирскому:
Последняя прижизненная фотография Полякина с его аккомпаниатором и племянником Вл. Ямпольским. Май 1941 года. Сочи
Был ли Мирон Борисович счастлив, вернувшись в Россию? Этого мы никогда не узнаем… Можно только строить различные предположения. Не вернувшись, он никогда бы не испытал той радости и счастья, которые испытывал после рождения своей единственной любимой дочери. Но взглянем на окончание одной из статей уже упоминавшегося автора – И. М. Ямпольского:
«Надо всячески приветствовать новое руководство Мосфильма, сумевшего, наконец, по-настоящему организовать показ этого замечательного артиста. Мы пишем – показ, ибо до этих концертов Полякина знал и ценил лишь узкий круг музыкантов. Надо лишь пожелать, чтобы в дальнейшем с искусством Полякина ознакомились самые широкие массы музыкальной общественности нашей страны». (Журнал «Советская музыка», №12 1934 год.)
И заключим этот очерк другой цитатой из статьи И. М. Ямпольского:
«Полякин – замечательный художник-виртуоз. Только абсолютным неумением оценить подлинные масштабы искусства Полякина со стороны Филармонических руководителей можно объяснить то, что концертная деятельность Полякина имеет гораздо меньший размах, нежели он этого заслуживает». (Газета «Советское искусство», 20 апреля 1938 года.)
По моему мнению, из всех советских скрипачей был лишь один, хотя и не его ученик, но в известной мере «наследник» искусства Мирона Полякина. Это был Борис (Буся) Гольдштейн.
5. Борис Гольдштейн. Судьба виртуоза