Интерпретация Концерта Моцарта отличалась удивительной тонкостью фразировки, стилистической филигранностью и технической чистотой, делавшей исполнение каждой ноты и каждой фразы совершенно незабываемым. Концерт Брамса был исполнен в традиции, принятой на Западе и называемой «академическим романтизмом». Почему «академическим»? Потому что романтизм музыки этого концерта в исполнении Стерна нёс печать благородной сдержанности темпов, особенно в первой части: Стерн нигде не затягивал, но и нигде не убыстрял темпов, обозначенных композитором. Интерпретация несла печать возвышенной глубины и строгого благородства. Всё было доиграно в той мере времени, которую так тонко ощущал Стерн, доставляя своей игрой трудно описуемое удовольствие всем слушателям, вне зависимости от их уровня знания музыки.

В целом можно было подытожить впечатление от игры артиста в нескольких словах: слушатели после концертов Стерна уходили домой обогащёнными духовно и эмоционально, познав совершенно новые грани музыки великих композиторов. Исключительный артистизм Стерна и высочайшая кулыура владения скрипичным звуком, позволяли ему, по крылатому выражению Станиславского, «умирать в образе», то есть «растворяться» в музыке, заставляя нас опять забывать о самом присутствии скрипача, как будто – надо повторить это снова – музыка лилась сама собой.

Но разве не было замечательных отечественных скрипачей? – справедливо спросит читатель. Конечно, были. Это, прежде всего, были три лучших исполнителя Концерта Брамса, жившие в Москве – Давид Ойстрах, Игорь Безродный, Леонид Коган. Все трое, несомненно, обладали своими индивидуальными качествами, которые они претворяли в своём исполнении Концерта. Их отличало от Стерна самое основное – они ощущали этот концерт скорее, как виртуозно-романтический. Это было красиво и увлекательно, пока длилось само исполнение, но всё же оно не достигало философской глубины сочинения, именно стиля академического романтизма. Справедливости ради надо сказать, что в те годы в Москве только этим трём скрипачам и разрешалось исполнять этот концерт с оркестром. Кем? Редакцией концертных программ Московской Филармонии. Мало кто сегодня помнит, что было ещё несколько скрипачей международного класса, которым этот концерт с оркестром играть не разрешалось. Не по чину…

Это были Борис Гольдштейн, Рафаил Соболевский, Нелли Школьникова. Борис Гольдштейн исполнил этот концерт в ноябре 1952 года в Зале им. Чайковского, после чего ему не давали возможности играть это сочинение в течение последующих 7–8 лет! Так что в какой-то мере интерес к искусству Стерна родился на благоприятной почве…

В общей сложности Стерн сыграл в Москве 8 концертов. Из них пять с оркестром и три с фортепиано. После концертов в Ленинграде, Киеве, Баку, Ереване и Тбилиси, Стерн вернулся в Москву для последних концертов, которые состоялись 29 и 30 мая. В свободное время он посетил Московскую Консерваторию по приглашению Ойстраха. Второй встречей со студентами был бесплатный концерт для учеников и педагогов музыкальных школ Москвы и студентов Консерватории. 29 мая – в день своего предпоследнего концерта (после 4-х часовой репетиции с оркестром и перед вечерним концертом!) Стерн сыграл Концерты Баха, Мендельсона и Бетховена, и на «бис» 2-ю и 3-ю части Концерта Бруха, проведя за этот день в общей сложности 8 часов на эстраде Большого Зала! У Стерна было щедрое сердце!

Вот воспоминания Стерна о посещении класса Ойстраха: «Ойстрах просил меня придти к нему в класс, чтобы прослушать его студентов. Несколько самых подвинутых студентов были им отобраны для этой встречи. Пьесы, которые они выбрали, должны были показать все их технические возможности. Ойстрах потом попросил меня прокомментировать их исполнение. Я выразил мнение, что на некоторые музыкальные ценности исполненных пьес им следовало бы обратить внимание. Меня тронуло, что Ойстрах сказал на это: «Вы видите? Это то, о чём я вам говорю всё время! Теперь вы мне должны верить!»

«Было нелегко заставить студентов ответить на мои прямые вопросы, – продолжал вспоминать Стерн, – они были стеснены, зажаты, и скованы моим присутствием. В то же время они стремились буквально и точно понять мои советы. Во время обсуждения одной фразы в пьесе, исполненной студентом, я взял его скрипку, чтобы показать ему то, что я имею в виду, после чего Ойстрах попросил меня поиграть для его студентов с находившимся здесь пианистом его класса. Я это сделал, а потом пригласил Ойстраха присоединиться ко мне и сыграть Концерт Баха для двух скрипок. Мы сыграли вдвоём; во время исполнения открыли двери и толпа студентов слушала нас в коридоре… Была полнейшая тишина и никаких звуков, кроме музыки…».

После открытого концерта для студентов, начавшегося в 4 часа дня, (сыгранным, как уже было сказано, после 4-х часовой репетиции с оркестром и перед вечерним концертом в тот же вечер!), он ответил на вопросы студентов, подготовленные заранее в письменном виде. Вопросы читал сам ректор Консерватории А.В. Свешников.

«Вопросы, заданные мне студентами, ничем не отличались от вопросов студентов Рочестера, Канзас-Сити или Монреаля: о моём музыкальном образовании, о моей системе занятий, американских скрипачах, которых я знаю… В завершение встречи три молодых женщины-студентки, жёны трёх известных советских скрипачей, преподнесли мне три букета цветов. Позднее мне принесли подарок от студентов – большой пакет граммофонных пластинок с записями Давида и Игоря Ойстрахов, Гилельса, Рихтера, Ростроповича, русских опер, Симфоний Шостаковича, – всего более пятидесяти пластинок. Целое богатство – коллекция русских долгоиграющих записей!»

Стерн рассказал студентам, что он «учился 10 лет у русского скрипача Наума Блиндера», и потом больше не занимался ни у кого. Сказал несколько слов о Натане Милынтейне, Иегуди Менухине, Яше Хейфеце, Мише Эльмане, добавив что «все эти знаменитые американские скрипачи – американские «идн» (идиш – евреи – АДГ.). В зале раздался смех тех, кто знал это слово… Главным было всё же его «музыкальное напутствие» молодым советским скрипачам. Он сказал, что лучше заниматься 2 часа с полной концентрацией, чем 6 часов при отсутствии действительных художественных целей. Он уже понял «ахиллесову пяту» советской скрипичной школы – «её главный упор на техническое совершенство, оставлявший в стороне первостепенные художественные цели стиля, фраз, контроля над звуком…» Он ещё раз повторил: «Технический уровень молодых американских скрипачей достаточно высок, но это не всё. Они играют много камерной музыки, много музыки разных стилей и поэтому ставят своей главной задачей именно музыкальное начало…» Сказано было яснее ясного. Те из нас, кто понял это, потом благодарили Стерна всё свою творческую жизнь…

В советское время Стерн посетил Москву ещё дважды – в 1960 и в 1965 году.

Он должен был приехать на несколько концертов – только в Москву – осенью 1967 года. «Я написал своему доброму приятелю Владимиру Бони (Венедикт Александрович Бони, ответственный чиновник Госконцерта Мин. Культуры СССР – А. Ш.) о том, что с удовольствием снова приеду в Москву, но началась арабо-израильская шестидневная война», – вспоминал он. Стерн немедленно вылетел в Израиль. То, что он увидел на Западном берегу, Голанах и в Синае, произвело на него глубокое впечатление: сотни советских танков, грузовиков, тяжёлого оружия свидетельствовали об огромной поддержке Советским Союзом арабов в войне для уничтожения Израиля. Стерн играл в госпиталях для тяжело раненых солдат, обгоревших танкистов… Немедленный разрыв дипломатических отношений СССР с Израилем, антиизраильская пропаганда и выступления сов. представителя в ООН утвердили Стерна в невозможности его поездки в Москву. Он написал письмо В. Бони из Израиля о том, что его действия «продиктованы 20-летними личными и артистическими связями с Израилем, делающими невозможным мой визит в Москву в настоящее время».

К чести «доброго приятеля» Стерна – В. Бони, – приглашение от Госконцерта пришло через год снова – в 1968 году. И опять политические события сделали невозможным его визит. Как и большинство западных интеллигентов, Стерн осудил советскую интервенцию в Чехословакию и счёл поездку в Москву в то время неприемлемой.

Только в конце 80-х и начале 90-х годов Стерн снова посетил Москву с короткими визитами, которые, увы, уже не могли принести радости первых встреч, как из-за возраста артиста, так и из-за смены поколений. Новое поколение не могло, понятно, составить себе представления о его игре сорок лет назад. После перенесённого инфаркта и операции на сердце Стерн, увы, в целом больше не мог играть с прежним техническим блеском и эмоциональной интенсивностью.

И всё же… В 1994 году 74-летний Стерн дал концерт в Нью-Йоркском Бруклин-Колледже. Мне довелось быть на этом, одном из его последних Нью-Йоркских выступлений. Надо отметить, что и на этом концерте он сыграл несколько пьес, доставивших нам несказанное удовольствие и запомнившихся, как и в дни нашей первой встречи с его искусством в 1956 году. Это были «Прелюдия и Аллегро в стиле Пуньяни» Ф. Крейслера, и его же вальс «Муки любви». Игранная с детства всеми скрипачами мира «Прелюдия и Аллегро в стиле Пуньяни» была исполнена Стерном так, что музыка напоминала скорее величие творений Баха, хотя в действительности была стилизованной пьесой, написанной в начале XX века. Вальс «Муки любви» с его ностальгической меланхолией, напоминавший о Вене начала XX века, остался в нашей памяти, как и те шедевры интерпретации, которыми он нас впечатлил навсегда во время своего первого московского визита.

После окончания программы я с моим другом, виолончелистом Альбертом Котелем, который знал Стерна по Израилю со дня его первого приезда в страну в 1948 году, посетили Стерна в его артистической комнате. Котель был первым концертмейстером группы виолончелей со дня основания Оркестра Палестинской (ныне Израильской) Филармонии в 1938 году. Он играл с самого первого сезона с главным дирижёром Артуро Тосканини. В 1948 году Стерн провёл в Израиле длительное время. Начались бомбёжки арабской авиацией Тель-Авива. При мне возник короткий разговор: «А ты помнишь, Айзик, как погас свет во время налета, и мы играли Квартет Прокофьева при свечах?» – спросил Стерна мой друг. «Это я всегда помню» – ответил Стерн. Я в свою очередь напомнил ему о «революции», которую он совершил среди московских скрипачей в 1956 году. Внезапно он очень оживился и взволнованно сказал: «Спасибо, спасибо… А вы помните, как тонко я тогда играл?». Как видно воспоминание о том времени доставляло ему искреннее удовольствие.

Примерно через год, я снова зашёл к нему после его выступления с 5-м Концертом Моцарта, исполненным с оркестром Вестчестерской Филармонии. Стерн, вспомнив наш визит к нему в Бруклин Колледже, с удовольствием опять вспоминал Москву и тот незабываемый визит в 1956 году, который сыграл такую большую роль в музыкальных судьбах многих из нас. Он надписал мне фотографию с программы того самого концерта, висевшую у меня дома сначала в Москве, а потом в Нью-Йорке.

Вспоминали людей ушедших к тому времени, в мир иной… Я рассказал о том, как мы с женой сидели на его концерте на одном стуле в Большом Зале Консерватории. Он рассмеялся и заметил: «Ну, вы всё-таки сидели, а я стоял весь концерт!» Это была его любимая шутка.

Исаак Стерн скончался в сентябре 2001 года, через десять дней после террористического налёта на Всемирный Торговый Центр. Все те дни он находился в госпитале без сознания. Он так и не узнал о трагедии, постигшей его любимый город.

В памяти нашего поколения он остался легендой нашей юности, да и всей нашей жизни. Быть может, только ещё один американский музыкант стал легендой XX века. Это пианист Ван Клиберн. Но это уже другая история.