Усмехаясь и переглядываясь, студенты пошли следом.

Сама Катя не смогла бы приметить узкую тропинку за цепью домов. Нехоженная, та оставалась едва заметной среди бурьяна из крапивы и репейника, рядом грозно топорщились широкие лопухи борщевика. Катерина переставляла ноги механически, не обращала внимания на скачущих по веткам воробьев и посвистывающих малиновок. Голова оказалась забита.

Ее волновало поведение Бестужева.

Пару дней назад, когда ребята растопили баню и накрыли стол, а под настойки пошло неспешное обсуждение работ, он не пришел. Возвращаясь в дом, Смоль обнаружила раздраженного друга одетым, он сидел над работой и недовольно сжимал челюсть.

Бестужев изменился, и Смоль не понимала, что стало причиной: всегда открытый, харизматичный и уверенный в себе, в последние дни он неожиданно одичал. В голубых глазах появился непонятный ей огонь, черты лица хищно заострились, Саша стал ее сторониться. Не было больше расслабленных разговоров с головой, лежащей на ее коленях, – он игнорировал любые попытки контакта. Сжимал кулаки и задерживал дыхание, пока Катя беспомощно тянулась навстречу:

«В чем моя вина? Что я натворила?»

Она его не узнавала. Тот Саша сейчас шагал бы рядом, чужой – остался в избе вместе с Гавриловой, которой фото были не нужны – ей бы их Смоль не отдала.

– … Мамке только моей не говори, дядь Слав, она мне уши надерет. А я-то что? Только к болоту вас выведу, сам-то ни-ни. Ты вот смеешься, а там страшно, приезжал к нам какой-то ыколог со своей группой. Дык он там и остался, не нашли. – Алеша простодушно пожал плечами, подпрыгивая по тропинке молодым зайцем. Смерть для него была пустым звуком, оттого речи мальца казались легкими и беспечными. Судьба погибшего мужчины ребенка не волновала.

А Катю эта новость насторожила, она вклинилась в разговор:

– Он будет молчать, Леша. А что его группа говорила? Неужели опытные экологи смогли допустить такой несчастный случай?

Спина Павла впереди напряглась, он тоже прислушался к болтовне ребенка.

– А что они скажут? Говорят, что из-за газов каких-то мерещилось им всякое, вот он в топь и ухнул. Потом приезжало сюда много людей, все выясняли что-то, взрослых спрашивали. Не нашли ничего и обратно поехали. Папка мой говорит, что на кикимор они наткнулись, а те обратно уже не пущают.

– Елизаров, Одоевский, может, ну это все? Давайте не будем заходить? С бережка вид сфотографирую и потом отредактирую, будет мрачнее мрачного.

– Катюха, нет в тебе духа авантюризма. Это же берег болотный, его любой дурак сфотографировать может. А мы курганы найдем, недавно дожди были, вот бы ручку или ножку вымыло – ты представь, какой кадр. – Елизаров мечтательно тянул слова.

Она представила. Замутило.

Группа прошла совсем немного, когда мальчишка замер на месте и неловко переступил с ноги на ногу. С хлюпаньем вытер нос рукавом. Больной Славик тут же это движение продублировал, вызывая у Кати и Павла широкие усмешки.

Большой ребенок. По-другому не скажешь.

Они быстро поняли, что стало причиной этой заминки – глядя над головой Алеши, каждый из них видел болото. Исчез уверенный и юркий балабол, перед ними стоял испуганный ребенок, переминался с ноги на ногу. И все время косил испуганными серыми глазами на мертвенно-тихую водную гладь, блестящую в еще мелких лужицах впереди. Было сразу видно – отпустят, и он задаст стрекача.

По словам его бабки, идти нужно было с три версты, а там и курганы покажутся. Когда Славик уточнил, как их узнать, Алеша лишь стрельнул в него глазами из-подо лба и бросил не по возрасту серьезное: «Их ни с чем не спутаете».

Болото встретило их негостеприимно. Из воды выглядывали редкие, но неожиданно широкие острова с рыжеватым сфагнумом[7] и хлипкими чахлыми деревцами. Под высокими ботинками у всех троих хлюпало. Даже сосны, которым положено подпирать небесный свод, здесь были другими: болезненно кривыми и низкими, с вывернутыми, словно жадные руки, ветвями. У ног стелился редкими клочками утренний туман. То тут, то там выглядывали рахитичные кусты багульника и росянки.