Кто-то встал, кто-то ревел движком по бокам, пока Хаунд, втопивший газ, уже выворачивал руль на кольцо, радуясь, натюрлих, гению, поставившему усилитель руля. Пока план срабатывал.

«Гончая», воя от натуги, вошла в поворот, скрипя креплениями тележки с бочками. Лишь бы не вылетели, йа… придется останавливаться и поднимать.

Выбраться через люк, перетащив туда пулемет, Хаунду не дали. Звонко застучала дробь из коротких обрезов. Братья, приваривающие на них приклады-петли, опускающиеся на предплечье, палили прямо на ходу, не останавливаясь. Машине-то было все равно, а вот ее колесам… колесам – нет…

Мутант, зарычав, бросил «гончую» дальше, вниз по Антонова-Овсеенко, торопясь успеть до Вольской, где хотел оторваться по прямой. Спускаться ниже, к Свободе, с ее убитой еще до войны дорогой, или к станции Победа, где могли шарахнуть с наружных постов, не стоило. Проще отрываться, йа.

Мимо высоких флагштоков автосалона, мимо светло-коричневого здания с сохранившейся надписью о веломастерской какого-то Петровича, мимо техникума, мимо остатков заправки Роснефти, желтых торцов «хрущевок» – к трамвайным линиям впереди…

Сзади, собравшись в стаю, рокотали движки Братьев. Волчья двухколесная стая шла по следу, желая расквитаться и забрать свое. Хаунд, оскалившись, вывернул влево, влетел в дырку между застывшим оплавленным трамваем и самосвалом, скрежетнул левым бортом по бамперу последнего, вырвался на Вольскую.

Кран, кран… точно.

Чтобы заставить «Фейт» не ехать, а нестись, нужно было переключить подачу топлива. Кран, вот он, справа под рукой, сразу за узлом, объединяющим патрубки от баков. Шайссе, долбаная тележка, если бы не она…

Эндуро, воя от злости, мелькали метрах в двадцати, чернели рваными хищными тенями. Попарно, повинуясь кивку шлема с высоким жестяным гребнем, разошлись по флангам. Справа – заняли пешеходку, скатившись к ней у бывшего военкомата Советского района. Слева – рывком перемахнув бордюр, взвыли на длинном газоне, разделяющем улицу пополам.

Ну, йа, это нормально…

Хаунд повернул кран, остановив красную половину рычага на красной стрелке. И…

«Гончая», взревев, скакнула дикой козой, когда-то красовавшейся на гербе Самары. Даже басовитые порыкивания мотоциклов пропали, перебитые к чертовой матери новым звуком двигателя, йа…

Двадцать четвертая, рванув вперед, почти вбила Хаунда в кресло. Тот завыл, восхищенно глядя на замельтешившие по бокам дома – серые, грязно-салатовые, бело-кирпичные…

…Только лететь недолго, чтобы двигатель не спалить к чертям…

Данке, данке. Кулибин! Хаунд, перестав скалиться, приближался к перекрестку с Ново-Вокзальной.

«Гончая», повинуясь своему новому хозяину, сделала все так, как требовалось.

На перекресток машина выскочила резко, но Хаунд справился. Сбросил газ, рванув ручник, крутанул руль, разворачивая «Фейт» и опрокидываясь на пассажирское сиденье. Больно клацнули зубы, но он успел сделать все, да еще и взвел ПК, вжимая приклад в плечо.

Семь шестьдесят два из засады прекрасен. Особенно, когда у тебя коробка на двести, йа. Братья ветра, явно злые после гибели одного из своих, не успели понять и разобраться. А вот Хаунд, проделав все задуманное, только довольно хакнул, от удовольствия вывалив язык. И…

Кинжальный огонь семь-шестьдесят два страшен и волшебен.

Он перемалывает тела в фарш и раскидывает крохотные их кусочки повсюду.