– Какую кашу, камрад, у тебя тут крупы не водится, сожрали давно.

– Это, дружище Хаунд, образное устойчивое выражение.

Хаунд даже удивился, выслушав этакий речевой оборот от него-то, никогда не любившего пользоваться лексиконом, непонятным своей банде.

– Репетитора нанял?

– Чего? А, нет…

– Хрен с ним, с оборотом… Говоришь, нагадил Хорек тебе прямо в свежую яишню с беконом?

– Вот-вот, дружище, как говорится, в точку. В яблочко, я б сказал. Начал приторговывать там-сям услышанным. Нос свой совал повсюду. Сядет, представляешь, к моим бродягам, нальет им, как говорится, чего подушевнее…

– Откуда у такого хмыря чего душевнее?

– Это отдельный вопрос, Хаунд… Ты не против, что сижу тут, время твое отнимаю?

– С умным человеком чего бы не поговорить?

– Приятно, как говорится… Хорек, дружище, попалился-то как раз на джине синего цвета, представляешь? Хрен бы там с чем-то желтым, прозрачным… этого добра, как говорится, как грязи, на чем только не ставят и не гонят. А он, представь, решил окучить зашедшую к нам лярву откуда-то с Города. Вот, кстати, что за времена, как говорится, пошли, скажи мне, Хаунд? Шляются все куда попало, нет на них старых-добрых мозгокрутов с желейками.

– Желейки?

– А, все забываю про твою, э-э-э, память, как говорится. Такие, знаешь, мерзкие полупрозрачные сопли. Заползали куда повыше, растекались и ждали. А потом идешь, бывалоча, глянь-ка… стоит бродяга, который превратился в, как говорится, статую. Стоит весь как засахаренный, переливается со всех сторон. Парализовывали они, что ли, не знаю… питались долго одним человеком, потом сваливали.

– И ничего с такими не делали?

Карно вздохнул.

– Вот ты зверь, Хаунд, ты ж подумай: он стоит, глаза открытые, и, как говорится, парализованный. Что с ним сделаешь?

Хаунд дернул губой, блеснув клыками.

– Сжечь? Вместе с этой скотиной, йа?

– Да уж, дружище… Ты, как говорится, не…

– Йа, я не человек, знаю. Пулю в голову и тут же сжечь. Заодно тварь помрет.