Тогда я много времени проводил с известным в Ленинграде шахматным деятелем Леонидом Михайловичем Левантом (1928–2017), уехавшим с семьей в Израиль на следующий год, но уже тоже твердо принявшим решение об эмиграции. У Леванта было немало знакомых, обещавших, что с устройством на какую-нибудь неприметную работу у меня проблем не будет.

Особенно меня привлекала работа сторожа: занятость – 24 часа кряду, зато потом – трое суток свободны. Зарплата, правда, всего 80 рублей, но главным было – исчезнуть с горизонта и получить характеристику.

На деле всё оказалось не так просто. Запомнился последний визит, на небольшой завод, кажется, на Выборгской стороне. Начальник отдела кадров, какой-то отставной военный, долго вертел в руках мою трудовую книжку: университетское образование, тренерская работа во Дворце пионеров, пристойная заработная плата и вдруг – сторожем. Нет, здесь что-то не так. Что не так, понять он не мог, но чувствовал какую-то нестыковку.

– А чего это вы уволились из Дворца, – спросил кадровик, – и идете на такую работу, к тому же значительно ниже оплачиваемую?

К этому вопросу я был готов и начал бубнить, что всё надоело, что голова забита шахматами и хочется передохнуть, и тому подобный вздор. Он посмотрел на меня внимательно еще раз и резко произнес:

– Учеником слесаря возьму!

Это стало последней каплей. Сказав, что подумаю, я попрощался и вышел из кабинета. Одно дело сидеть в будке сторожа и читать книжки, другое – каждый день приходить в цех и восемь часов кряду с напильником в руках заниматься полнейшей бессмыслицей в течение нескольких месяцев.

И мне осталось прибегнуть к нежелательному варианту: просить характеристику по прежнему месту работы – во Дворце пионеров.

Директриса Дворца, брошенная туда с комсомольской работы, Галина Михайловна Чернякова души во мне не чаяла. Ее кабинет находился совсем рядом с шахматным клубом, и мы частенько сталкивались, а то и перебрасывались словцом-другим.

Галина Михайловна уже знала, что я с месяц назад уволился из Дворца пионеров, и удивилась, увидев меня снова.

– Привет, Генна, чего это ты? – спросила она, увидев меня в приемной, где я беседовал с ее очаровательной секретаршей Ирочкой. Директриса говорила мне «ты», я ей – «вы», как это было заведено в советской табели о рангах.

– Я к вам, Галина Михайловна, по делу.

– Ну заходи, заходи, садись, – директриса была сама любезность. – Выкладывай, что у тебя за дела… Жаль, что ты ушел от нас. У меня дочка шахматами заняться хочет, думала ее в сентябре тебе отдать… Ну, что за дела у тебя такие?

Повисла пауза: я не мог произнести ни слова. Ведь сейчас я еще вполне лояльный гражданин, а через минуту, сам подвергнув себя остракизму, превращусь в антисоветчика и предателя.

– Мне нужна характеристика с места работы, Галина Михайловна, – наконец выдавил я из себя.

– Характеристика? Какие проблемы!

За пару лет до этого я оформлял характеристику для какой-то так и не состоявшейся зарубежной поездки, и той характеристике, сохранившейся у меня до сих пор, мог бы позавидовать каждый.

– Но это не совсем обычная характеристика, – бессознательно откладывал я аутодафе.

– Не понимаю, какая-такая необычная характеристика, куда? Ну что ты тянешь дыню за пупыню? Выкладывай! – настаивала Галина Михайловна. Она нахваталась на комсомольской работе разнообразных выражений и иногда употребляла их, показывая близость к простому народу.

Не знаю, как это было с другими, но я просто не мог переступить эту последнюю черту. Уже на Западе читал, что похожее чувство испытывали многие, даже годами обдумывавшие свое решение. Наконец я решился.