Эта книга переносит нас к событиям XIII в., времени последних Крестовых походов, когда особенно усилились противоречия между папским престолом и германскими императорами. Главных персонажей этого произведения двое: император Священной Римской империи Фридрих II и раввин Якоб Шариф Бен-Арон. Хотя Фридрих II скончался еще до наступления эпохи Возрождения, во многих чертах его вполне можно назвать человеком этой эпохи. В нем сочетались политическая проницательность и сила духа с культурой и жаждой познания. Он не только строил дворцы и соборы, но и стремился к основанию нового центра развития наук и искусств. Он собирал древности, книги на всех языках, особенно на арабском, еврейском, греческом и т. д. Он скликал к себе «мудрецов», принадлежавших различным культурам – арабской, еврейской, греческой, – чтобы они могли вместе изучать науки и обмениваться мнениями по самым разным вопросам бытия. Сам Фридрих проводил много времени в их обществе, не боясь устраивать теологические диспуты между этими «еретиками» и иерархами католической церкви.
Особую роль в этой книге играет раввин Бен-Арон. Его смерть приковывает к себе всеобщее внимание. Ее тайна и вызванный ею страх становятся предметом размышлений «мудрецов» – верующих, сомневающихся, еретиков, молодых и старых, что помогает явиться на свет множеству прекрасных притч, аллегорий и повествований о человеческих страданиях, слабости и величии, дополняющих разговоры в стенах императорского дворца.
Некоторые наиболее впечатляющие места из этой книги возвращают нас к проблеме, затронутой Фрейдом в «Мыслях о времени войны и смерти» – проблеме влияния факта смерти на человека.
Католический епископ спорит с арабским лекарем о воскрешении Лазаря. Он объясняет, почему ему, как целителю, не мила эта легенда. Ведь вернувшийся к жизни Лазарь во второй раз должен был предстать перед ужасающим ликом смерти. Мы можем лишь догадываться, какие чувства испытывал Лазарь, но он был обречен жить с ними[391].
Когда Фридрих был отлучен от церкви за перемирие, заключенное с мусульманами после очередного Крестового похода, и оказался вне церковных таинств, он спросил друга своего отца, искренне верующего архиепископа, сможет ли он рассчитывать на христианское погребение, если анафема не будет с него снята. Священник убедил его, что, когда придет его черед, его тело будет предано земле со всеми необходимыми обрядами. Это обещание исполнилось.
Воспринимал ли Фрейд эту просьбу Фридриха как близкую собственной просьбе, с которой он обратился ко мне, в надежде на мою помощь, когда придет и его черед?
Книга оканчивается описанием смерти Бен-Арона. Однажды ночью он проснулся от зловещей тишины вокруг. Обойдя город ивсю округу, он не нашел ни единой живой души. Лишь его одного позабыл ангел смерти. Он умер, не сумев вознести последнюю отчаянную мольбу, чтобы ангел забрал его с собой к остальным.
Особое очарование этой книги в ее особой эстетической позиции. Смерть в ней не воспринимается как нечто ужасное и пугающее. Но нет также и легкомысленного нигилизма в ее отношении. Пожалуй, в ней отражено величие подлинного смирения.
То влияние, которое должна была оказать на Фрейда эта книга в ту пору его жизни, когда ему довелось ее прочесть, лишь частично отразилось в его письме к ее автору. Там он прежде всего выразил свое восхищение ее «таинственной и прекрасной книгой» и свое изумление перед ее глубокой проницательностью. Но почему он предположил, что Рахиль Бирдаш непременно должна быть молода? Думал ли он, что лишь молодой человек может отважиться так много писать о смерти и умирании?[392]
Фрейд наслаждался красотой этой книги, но, возможно, она пробудила в нем и те мысли, которые он выразил в таких своих работах, как «Мысли о времени войны и смерти» «Быстротечность» (глава 11), а также в своих метапсихологических объяснениях страха смерти и, наконец, в своем письме к Мари Бонапарт от 6 декабря 1936 г. (глава 24).
К сожалению, самочувствие Фрейда улучшилось совсем ненадолго. Примерно в середине января 1939 г. выше и глубже места последней операции в ротовой полости появилась новая опухоль. Поначалу она напоминала очередной некроз кости, но вскоре приняла угрожающий вид. Экснер легкомысленно отнесся к моим тревогам, но новообразование не напоминало обычную лейкоплакию или папиллому. Я полагал, что это эпителиома, но понимал, что при такой ее локализации операция может оказаться невозможной. Таким образом, впервые мне не оставалось ничего другого, кроме как постоянно наблюдать за ее развитием. Фрейд знал о наших подозрениях. К началу февраля я был уверен в поставленном мною диагнозе, однако Экснер продолжал упорно настаивать на том, что наблюдаемое поражение – обычный результат воспалительного процесса. Тогда я решил обратиться за консультацией. 10 февраля Фрейда принял Троттер, выдающийся хирург, член Королевского медицинского общества и родственник Джонса. Я не удивился, но, тем не менее, ощущал некоторое раздражение, замечая, что даже Троттер, чьи блестящие познания и опыт не могли не вызывать чувства уважения, сперва затруднялся высказать свое мнение о характере наблюдаемого поражения. Возможно, на его месте так же тяжело пришлось бы любому, кто не имел возможности на протяжении десятка лет следить за всевозможными проявлениями болезни пациента, накапливая опыт их оценки под руководством такого умудренного опытом человека, как Пихлер. В конце концов Троттер согласился, что эта опухоль может быть опасна, но рекомендовал продолжать за ней наблюдение. 11 февраля я связался с Пихлером, рассказав о невозможности операции из-за слишком неудобного расположения опухоли, и попросил его высказать свое мнение и прокомментировать возможности лечения Фрейда радиацией. Пихлер настаивал на применении электрокоагуляции вместо радиевой терапии.
На следующей неделе опухоль приняла столь характерный вид, что сомнений у меня уже не осталось. Следующая консультация с Троттером и Экснером разочаровала еще больше. Троттер был даже возмущен происходящим, и я – терапевт и иностранец – оказался в особенно сложном положении. Однако я настаивал на своем мнении, и в конечном итоге, при посредничестве Мари Бонапарт, которая в то время находилась в Лондоне, было решено проконсультироваться с доктором Лакассанем, преемником Риго в Институте Кюри в Париже. Лакассань осмотрел Фрейда в Лондоне 26 февраля и произвел на всех нас великолепное впечатление. Он счел опухоль крайне подозрительной и потребовал проведения биопсии, рентгеновского облучения костной структуры и заключение хирурга о возможности оперативного вмешательства, поскольку сомневался относительно возможности добиться сколько-нибудь заметного улучшения с помощью радиотерапии. Он отметил, что в случае положительной биопсии и отказа от операции со стороны хирурга и/или Фрейда порекомендовал бы радиотерапию, но первым шагом предлагал провести интенсивное рентгеновское облучение пораженного участка. Локассань не одобрил идеи проведения электрокоагуляции, поскольку в этом случае из-за дополнительного повреждения тканей увеличивалась опасность дальнейшего отмирания тканей. Он посоветовал мне не тешиться надеждами на устойчивый результат, однако надеялся на благоприятный исход и рекомендовал применение радия лишь в качестве дополнительной меры, для устранения остаточных явлений, не поддающихся воздействию рентгеновских лучей.
Биопсия была проведена 28 февраля 1939 г. Результат оказался положительным – была обнаружена типичная раковая эпителиома. Рентгеновское облучение не привело к возможному поражению кости. Опухоль, как отмечалось, располагалась слишком высоко – недалеко от основания глазной орбиты, – а потому была недоступна для операции. Однако мы вновь проконсультировались с доктором Троттером и хирургом-отоларингологом доктором Хармером. Они решили, что операция слишком рискованна и в любом случае, скорее всего, окажется бесполезной. Я тоже сомневался, что Фрейд и в этот раз вновь согласится на новую тяжелую операцию. Радиотерапия была начата незамедлительно силами английского радиолога доктора Финзи. Ежедневные визиты к Финзи причиняли Фрейду большие страдания. У него обнаружились неприятные побочные реакции на радиотерапию: слабость, легкие головокружения, головные боли. Вдобавок у него начали выпадать волосы из бороды и появились ротовые кровотечения. Определить источник этих кровотечений было нелегко, но они случались практически ежедневно, раздражая и изматывая больного. Фрейд был очень обеспокоен ими. Он часто цитировал из Фауста: «Кровь – жидкость особенного свойства». Во время одного из таких кровотечений мне все же удалось обнаружить его источник – маленькое расширение кровеносного сосуда на верхней губе. Устранить его оказалось очень легко, и Фрейд, который, как правило, не был склонен проявлять свои чувства, на этот раз не мог сдержать бурной благодарности. Возможно, его беспокойство по поводу повторяющихся кровотечений усиливалось воспоминаниями о событиях 1923 г.
Следующие несколько писем могут проиллюстрировать то, как Фрейд реагировал на эти события. В письме Арнольду Цвейгу от 20 февраля 1939 г., комментируя намерение Цвейга покинуть Палестину, Фрейд продолжал:
«…Я должен преодолеть свою лень и все-таки предоставить Вам письменный отчет; к несчастью, он – о состоянии моего собственного здоровья. Со времени сентябрьской операции меня мучают боли в челюсти, которые медленно, но неуклонно усиливаются, так что я не могу ни днем, ни ночью обходиться без помощи бутылей с теплой водой и аспирина. Однажды большой осколок кости уже вышел, и мы ожидаем повторения такого процесса, который положит конец всем этим терзаниям, но пока тщетно. Неизвестно, является ли такая задержка безобидной или же указывает на зловещий процесс, с которым мы боремся вот уже шестнадцать лет.
…Принцесса Мари, которая провела с нами последние несколько недель, вышла на крупного парижского специалиста по радию… Он [Лакассань] готов приехать в Лондон… если диагноз не будет вызывать сомнений… Я могу вместе с Анной и доктором Шуром отправиться в Париж, чтобы около четырех недель пробыть в клинике, относящейся к Институту радия. Я еще ничего не знаю наверняка, но легко могу предположить, что это и есть начало конца, который в любом случае ожидает всех нас. А пока я вынужден мириться с этими невыносимыми болями».
«Невыносимы» были не только боли, но и неопределенность положения. Пока диагноз не подтвердился официально, я говорил Фрейду лишь о наших подозрениях.
Это письмо оканчивалось уверениями в том, что авария, в которой пострадал Цвейг, не будет иметь для него далеко идущих последствий, а также комментариями относительно его последней литературной работы.
В то время как 5 марта 1939 г. Фрейд писал Эйтингтону, он уже знал о результатах проведенной биопсии и открыто говорил об этом.
«Я не писал Вам какое-то время не только потому, что процесс писания чего бы то ни было, равно как и большинство прочих действий, стал слишком мучительным для меня [буквально: неприятным], но и из-за неопределенности сложившейся ситуации. Теперь нам более-менее все ясно. Биопсия показала, что мы действительно столкнулись с новым покушением рака. Какое-то время мы сомневались в выборе между возможными защитными мерами, но теперь все согласились на внешнее рентгеновское облучение, от которого всякий склонен – хоть я и не могу сказать чего-то определенного – ожидать хороших результатов. Завтра меня предполагает навестить радиолог доктор Финзи, которому они хотят передать мою историю. Я надеюсь, что он не откажется. Разумеется, я очень рад, что пришлось отменить операцию и поездку в Париж. Рентгеновское облучение щадит меня все-таки больше, позволяя мне протянуть еще несколько недель и, возможно, даже продолжать в это время мою аналитическую работу… Мой личный врач Шур очень мне предан. Я сожалею, что мне не о чем больше Вам написать, но это все, что Вы желаете знать обо мне. Впрочем, помимо всего этого, через несколько дней мы ожидаем выхода немецкого варианта «Моисея».