«Я еще не поблагодарил Вас за исчерпывающий отчет о нашем Арнольде Цвейге. Тем временем я получил и первое письмо от него, довольно неразборчивое, но все равно приятное. По крайней мере, хоть одна хорошая весть… Словно голодный пес кости, я ожидаю обещанного мне, с той лишь разницей, что жду своей собственной кости. Сейчас я работаю по четыре часа в день».
Даже при таких обстоятельствах Фрейд не начинал письма с рассказа о своих хворях. Когда же он все-таки упомянул о них, то и в столь тяжкой, возможно, даже трагической для себя ситуации все равно сумел пошутить.
К Рождеству боли стали локализованными, и я смог теперь ясно увидеть и прощупать осколок кости, готовый выйти на поверхность. 28 декабря мне удалось изъять приличный кусок отмершей кости. Фрейд сразу почувствовал заметное облегчение, появилась какая-то новая надежда. Не могу забыть чувство благодарности Фрейда, не нуждавшееся в словах, но безошибочно читавшееся по выражению его лица и особенно теплому рукопожатию. Я немедленно известил об этом Пихлера. Таким образом, 1938 г. кончился на обнадеживающей ноте.
За день до этого, 27 декабря, Фрейд, должно быть, чувствовал себя немного получше и написал два интересных письма. Первое адресовалось Мари Бонапарт, отправившейся тогда в Египет:
«Моя дорогая Мари.
Ваше письмо с прекрасными фотографиями из музея прибыло в тот момент, когда мы еще размышляли о том, следует ли послать ответ на Ваше милое рождественское письмо в Афины или же в Египет. В сопровождении новогодних пожеланий он будет отправлен по последнему адресу.
У нас здесь и впрямь холодно; вечнозеленый английский газон покрылся толстым слоем снега – прекрасное зимнее зрелище, которым я могу любоваться из моего окна, выходящего в сад. Мы не решаемся и представить, каким будет Лондон, если весь этот снег растает!
Рождество у нас тихое и мирное, конечно, если не брать в расчет привычные вести о смерти и насилии из Вены. Моя кость все еще со мной, но я уже не с ней. Шур очень заботлив, но помочь ничем не может.
Вчера закончил чтение первых гранок немецкого «Моисея». Мои переводчики на английский [Джонсы] сейчас в Мюррене [Швейцария].
Синай не заслуживает Вашего внимания. Вы знаете, что гора Яхве находится не на полуострове, а в Западной Аравии; заповеди попросту никогда не были ниспосланы с Синая. Посмотрите моего «Моисея», который то впечатляет, то сильно разочаровывает меня.
Не побывать в Иерусалиме было бы обидно. Для Вас не секрет, как бы мне, даже «парализованному для путешествий» [очередное нестандартное словосочетание], хотелось его повидать».
В тот же день он написал и еще одно очень трогательное письмо, на этот раз Рахиль Бирдаш (Барди):
«Дорогая мадам (или мисс?), Ваша таинственная и прекрасная книга [ «Император, мудрецы и смерть»] доставила мне такое удовольствие, что я не могу и оценить его. Хотел бы я знать, что именно заставляет меня утверждать, что я давно не читал ничего столь же основательного и поэтически совершенного: изложение ли еврейских страданий или удивление от того, сколь глубоким было психоаналитическое проникновение в суть вещей уже при дворе блестящего и деспотичного Штауфера [Фридрих II фон Гогенштауфен].
И после этого такое скромное письмо! Кто Вы? Откуда у Вас эти познания, которые Вы выразили в своей книге? Судя по Вашему особому вниманию к проблеме смерти, можно заключить, что Вы еще очень молоды[390].
Не доставите ли Вы мне удовольствия своим визитом? Я свободен в утренние часы.
Искреннейше Ваш,
Эту замечательную книгу Рахиль Бирдаш я смог прочитать только в 1964 г., после того как закончил первый набросок этой биографии. Тогда я смог понять, что эта книга должна была значить для Фрейда в ту пору его жизни.
Влияние, которое на нас оказывает какой-либо внешний стимул, во многом зависит от сочетания важнейших факторов нашей внутренней жизни. Такое влияние усиливается, если природа такого внешнего стимула начинает соответствовать нашему внутреннему конфликту. В последние дни 1938 г. равновесие между стремлением Фрейда продолжать свою борьбу и желанием достичь, наконец, покоя было очень неустойчивым. Едва ли тогда он мог надеяться прожить хоть какой-то период, не ожидая новых атак своей болезни, на продолжение полноценной жизни, а не просто на отсрочку прихода смерти. Приближался новый год, который, как Фрейд понимал, мог оказаться для него последним.
Именно в такое время Фрейд прочел книгу Рахиль Бирдаш, произведшую на него столь сильное впечатление. Когда я взял ее в руки в первый раз, то объяснил ее воздействие на меня глубоким влиянием Фрейда, его психологического состояния, в котором он читал эту книгу. Однако с тех пор я перечитывал ее уже не раз, но всякий раз оказывался глубоко взволнован и восхищен ею.