Книги
Жизнь и идеи Бруно Понтекорво
Насколько это похоже на возвращение секретного агента, который, как утверждает Клоуз, много лет писал донесения, и реестр переданной им информации должен уже давно стоять в желтых папочках в подвалах Лубянки?
Казалось бы, он сам должен рассказывать о тех атомных ноу-хау, которые подсмотрел или выведал у беспечных канадцев/англичан. На современном языке – устроить презентацию. Вместо этого идет обычный допрос или, поскольку допрос подразумевает следователя и обвиняемого, лучше употребить слово – дебрифинг. Сессия, когда эксперты задают различные вопросы, чтобы получить полезную для себя информацию.
И, конечно, свидетельство – «ничего полезного Понтекорво не сообщил» – полностью противоречит всем версиям о таинственном и неуловимом «самом ценном агенте КГБ». Большое количество литературы посвящено обсуждению и выискиванию тех секретов, которые Бруно передал Советам, и его вкладу в советский атомный проект. Но, оказывается, никаких секретов не передавалось и, как мы увидим позже, никакого участия в атомном проекте тоже не было.
Важно сказать несколько слов об источнике этой важной информации. Борис Лазаревич Иоффе – не историк науки. Он был очень уважаемым физиком, академиком РАН, непосредственным участником первых разработок советских ядерных реакторов, человеком, работавшим и над созданием водородной бомбы. Его воспоминания – это не анализ чьих-то документов, а свидетельство непосредственного участника событий и большого эксперта по реакторной физике. Поэтому я позволю себе привести большую выдержку из его книги [74]:
«В последнее время в печати интенсивно обсуждается вопрос, какую роль в осуществлении советского атомного проекта сыграла информация, добытая шпионами, или, как иногда утверждается, добровольно переданная некоторыми западными физиками. Харитон[16] публично признал, что такая информация при создании первой советской атомной бомбы была крайне существенной, более того, эта бомба явилась точной копией американской. В физике атомных реакторов дело обстояло не совсем так. Действительно, ряд важнейших идей об использовании плутония для бомбы и его производстве в атомных реакторах пришли “оттуда”. Но многое из реализованного в физике и особенно в теории атомных реакторов – это, как уже говорилось выше, результат творчества советских ученых и инженеров. Я мало что могу сказать о конструкции атомных реакторов в этом аспекте. Про конструкцию графитовых реакторов, сооруженных по проектам Лаборатории № 2 (ЛИПАН)[17], я не могу сообщить ничего определенного: были ли тут шпионские данные, и если были, то какую роль они сыграли, – не знаю. В Лаборатории № 3 имелся чертеж канадского тяжеловодного исследовательского реактора, и при сооружении первого в СССР реактора такого типа оттуда кое-что было позаимствовано: общий размер бака для тяжелой воды, размер графитового отражателя. Однако другие важнейшие элементы конструкции, такие как крышка реактора (через нее загружаются и выгружаются урановые стержни и осуществляется регулирование), уплотнение урановых каналов и многое другое – было изобретено и сконструировано в Лаборатории № 3. При сооружении промышленных тяжеловодных реакторов никаких заимствований не было вообще, они итог собственных разработок. Что касается теории атомных реакторов, то я со всей определенностью могу свидетельствовать, что созданная в СССР теория атомных реакторов была оригинальна и, более того, превосходила американскую».
Казалось бы, все сказано предельно однозначно. Свидетельства Иоффе подтверждает и С. С. Герштейн. В своем интервью [44] он передает слова Я. И. Померанчука, который также отметил, что ничего интересного Бруно не рассказал, поскольку к этому времени наши физики и так все знали.
Но как комментирует, например, Туркетти воспоминания Иоффе? Очень просто: «Воспоминания Иоффе – это смесь фактов и вымыслов. Очень невероятно (it is very unlikely), что его (Бруно) спрашивали про урановые блоки, поскольку у них уже был урановый реактор». Эта логика непонятна: почему, если ты сделал урановый реактор, тебе неинтересно, как это сделали другие?
Интересны также комментарии Клоуза: он признает, что к моменту, когда Понтекорво попал в СССР, там уже были чертежи канадского ядерного реактора. Стало быть, информация про реактор уже не была новой. Но с помощью универсальной формулы «very likely» Клоуз прозрачно намекает, что это не противоречит тому факту, что именно Бруно и украл эти чертежи в свое время.
Так что либо «very likely», либо «very unlikely» – и можно доказать все, что угодно. Однако факты просты и ясны: за все время работы в Советском Союзе Бруно не то чтобы использовали, его даже не допускали до работы с ядерными реакторами.
24. Земля обетованная
«Когда я прибыл в Москву, я почувствовал себя как еврей, увидевший землю обетованную»
По приезде в Москву семье Понтекорво была предоставлена пятикомнатная квартира в престижном доме в самом центре Москвы на улице Горького (сейчас Тверская, д. 9), рядом с Центральным телеграфом. В этом доме жили академики, маршалы и адмиралы, кинорежиссер Сергей Бондарчук и министр культуры СССР Екатерина Фурцева ().
Отношение было исключительно любезное: готовила еду и убирала домработница, приходил учитель русского языка, когда наступили холода – всему семейству принесли шубы и зимнюю одежду. Бруно хотел выступить по радио с заявлением о причинах своего поступка и призвать ученых к миру во всем мире. Но ему посоветовали это пока не делать. Об этом подробно пишет Клоуз [4], не замечая, что это опять-таки расходится с предполагаемым поведением секретного агента, чудом избежавшего провала. Вряд ли Джеймс Бонд, «вернувшись с холода», стал бы делать заявления по радио о стремлении к миру.
9 ноября 1950 г. семья Понтекорво переехала в Дубну, небольшой город на севере Московской области, где в то время начал работать самый мощный в мире ускоритель элементарных частиц.
25. Рукописи не горят…
О дате начала работы Понтекорво в Дубне мы знаем доподлинно, поскольку секретарь Бруно Ирина Григорьевна Покровская сохранила уникальные документы – рабочие дневники Бруно. Более семидесяти лет прошло с момента появления Бруно в Дубне. Сколько перемен произошло за это время, сколько империй рухнуло. Но первая запись, которую Бруно сделал в Дубне, его первый рабочий дневник – сохранился. Алая тетрадь пронумерована и прошита шнурком. Шнурок запечатан. Надпись на тетради гласит: «Совершенно секретно. Академия Наук СССР».
Рис. 25-1. Первый рабочий журнал Бруно Понтекорво в Дубне (фото автора).
Сохранился этот документ потому, что все расчеты и записи в ГТЛ[18] разрешалось вести только в специальных тетрадях c пронумерованными страницами. Тетради хранились в индивидуальных портфелях, опечатываемых владельцем портфеля личной печатью, которые в начале рабочего дня получали в секретном отделе, а в конце дня – отдавали обратно.
Не дай бог не то чтобы потерять – вырвать лист из тетради. Это грозило очень большими неприятностями. Многолетний соавтор Бруно С. М. Биленький вспоминает [45] смешной эпизод, как они, в те времена молодые теоретики, стали в обеденный перерыв бороться. И в пылу дружеской возни уронили на пол секретную тетрадку и вырвали из нее листок. До сих пор Самоил Михелевич вспоминает добрым словом ту работницу секретного отдела, которая помогла ему скрыть эту ужасную пропажу. В противном случае ему грозило немедленное увольнение.
Рис. 25-2. Первая запись Бруно в рабочем журнале в Дубне (фото автора).