Галина Федоровна жила в стандартной пятиэтажке в однокомнатной квартире на втором этаже. Дьякова нажала звонок, и в глубине квартиры что-то невнятно прощебетало. Вскоре открылась дверь, и на пороге возникла дама в желтом халате, расшитом яркими жар-птицами. О далеко немолодом возрасте хозяйки квартиры лучше всего свидетельствовала кожа на шее — дряблая и морщинистая, как у черепахи.
Разговор у Дьяковой с Галиной Федоровной не сложился. Та выслушала рассказ о преступлении, совершенном Максимом Чикиным, в полном молчании, сурово поджав губы. Когда же пришел ее черед говорить, стало ясно — Расторгуева человек властный, волевой и каждое свое слово вбивает как гвоздь, считая, что именно на нем держится правда.
— Я мало верю в то, что вы рассказали. Если на то пошло, Максика знаю с детского сада. Он мальчик спокойный и на такое не мог пойти.
— Пошел.
— Отвергаю.
— Но это факт.
— Пусть отвечают за все те, кто парня испортил. Нынешняя армия — банда хулиганов, а все начальники — воры. Лично я никогда своего сына не отдала бы в их руки.
— У вас есть сын?
— Я сказала „если бы“.
— Как вы думаете, к кому Чикин зайдет искать укрытия, если появится в поселке?
— Не хочу даже гадать. Пусть за все отвечают те, кто его испортил.
Хотя от Расторгуевой Дьякова ушла ни с чем, она уже знала, где в Красноборске логичнее всего ждать появления убийцы и дезертира.
Воспоминания — груз, который каждый человек тащит с собой до конца жизни. И никакими усилиями сбросить его с плеч или хоть немного облегчить людям не удается.
Макс шел, стараясь как можно быстрее уйти от опасных для него мест. Но чем дальше он уходил, тем сильнее его одолевала усталость. Действовал известный психологический парадокс, когда одно и то же расстояние кажется более длинным и утомительным, если маршрут тебе не знаком, и сокращается в случаях, когда он пройден тобой хотя бы один раз.
Ко всему вместе с обострявшимся чувством голода портилось настроение, и в голову приходили мрачные мысли.
Нередко случается, что в запале азарта человек, никогда не нырявший с вышки, вдруг лихо взбирается на десятиметровую высоту, смело подходит к краю платформы, смотрит вниз и тут начинает понимать, что только моча, ударившая в голову, заставила его совершить необъяснимую глупость. И, проклиная себя, он думает: на хрена мне все это было нужно?
Предприятие, которое Максу поначалу казалось простым и легко исполнимым, оборачивалось стороной, которая теперь выглядела труднопреодолимым препятствием, а расстояние, измеренное по топографической карте, оказывалось несоизмеримым с тем, что надо было пройти по местности. Знать бы заранее, что все так пойдет, Макс сто раз подумал бы — рисковать или нет. А вот теперь, когда все сделано, путь к возврату ему отрезан. Раскаяние не поможет. Прощения никто не даст.
Как битый пес, легко догадывающийся, кто из встречных может дать ему пинка по ребрам, Макс безошибочно угадывал, встречи с кем ему надо бояться особо. Этим человеком был Леонид Андреевич Гусь.
Прапорщика Гуся Макс не любил и побаивался. Они столкнулись в первый же день, когда Макс появился в строю новобранцев. Он стоял в середине шеренги, такой же, как и все остальные, пятнистый — в зеленом камуфляже, забрызганном коричневыми кляксами; в казенных, как и у других, ботинках, но взгляд Гуся сразу обнаружил слабое место строя, как опытный кузнец находит в цепи слабое звено, которое готово треснуть первым и разомкнуть всю цепь.
Один шаг — и Гусь остановился перед Максом. С минуту его разглядывал, зафиксировал взгляд на двух сережках в левом ухе, отметил глубоко таившуюся в глазах и плохо скрываемую наглость.