— Сдох он. Сучок проклятый.

— Может, вы проедете со мной? Мы запишем на пленку ваше обращение к сыну. Вы попросите, чтобы он сдался, если его найдут.

— Зачем?

— Если он будет сопротивляться, его могут убить.

— Это хорошо. Давно пора.

Было ясно, что разговаривать с Чикиной дальше не имело смысла. Дьякова с ней распрощалась.

Вышла из барака. Огляделась.

Посреди двора между двумя домами располагалась широкая площадка, утоптанная настолько прочно, что даже осенние дожди должны были лить неделю, чтобы ее расквасить. Когда-то здесь была песочница для детей, стояли качели. Дети выросли, а новых в Красноборске заводить никто не спешил. Растить безработных, бомжей и солдат для новой России люди не собирались. Теперь на детской площадке вокруг стола, сколоченного из толстых струганых досок, собирались мужики-доминошники. С утра до вечера площадку оглашал громкий стук. Руки, привыкшие к лопатам, топорам и пилам, лупцевали стол игровыми костями, часто сопровождая удары полновесным матом.

Отдельно от доминошников под чахлым вязом на длинной скамейке, как скворцы на проводе, сидели старушки. Сидели днями и вили бесконечную нить разговоров об одном и том же.

К этой скамье и подошла Дьякова.

Шесть пар глаз — подслеповатых и зорких, любопытных и настороженных, уставились на нее.

— Добрый вам день, — сказала Дьякова.

— А он такой? — Худая бабуля с землисто-серым лицом посмотрела на нее маленькими сверлящими глазками. Другие женщины молча кивнули. Стало ясно — для тех, кто здесь сидел, день добрым не был.

— Можно с вами присесть? — спросила Дьякова и, не ожидая приглашения, опустилась на край лавочки. — Я из милиции.

Лица бабулек стали еще более постными. Заявление, сделанное гостьей, они воспринимали так, как его бы восприняли богомолки, к которым присоединилась новенькая и сказала: „Я к вам от Сатаны“. В Красноборске не было таких, кто бы всю жизнь просуществовал в ладу с законом. А если ты грешен, то выгоднее дружить с попом, отпускающим любые грехи от имени Господа Бога, чем с ментом, который во всем ищет статью Уголовного кодекса. Даже для своего участкового Ступина не делалось исключений. Все знали и видели, что страж закона почти каждый день на бровях, что делит ложе сразу с Нюркой Квасниковой и Аннушкой Жировой, что берет за просто так сигареты в частном киоске Капы Латыповой, но разве при этом он перестает быть ментом?

Дьякова не сразу завела разговор об интересовавшем ее деле. Сперва рассказала старушкам кое-какие сплетни из жизни областного города: кто с кем развелся, кто кого убил, кого поймали за взятки. Обо всем этом писалось в газетах, но бабушки уже давно ничего не читали и новости воспринимали с видимым интересом, выслушав, сочувственно охали. Потому, когда Дьякова спросила, была ли у Максима Чикина в Красноборске подружка, ей в два голоса сразу ответили:

— Ишшо кака была. Галочка Расторгуева. Мадам фик-фок на один бок.

Все знает Господь о людях, куда больше знают — городские кумушки. Ничто не укроется от их зорких глаз.

Галина Федоровна Расторгуева заведовала детским садом трикотажной фабрики. Это была хозяйственная энергичная женщина, у которой все горело в руках. К тридцати пяти годам она уже пережила двух мужей, которых, как говорили злые языки, „заморила любовью“.

То, что такое было вполне возможно, подтверждал сам вид Галины Федоровны — худая женщина с непропорционально великой грудью, узкими бедрами, она передвигалась вихлястой, разболтанной походкой, такой, что казалось, будто каждая часть ее тела живет самостоятельно.