Покидая Сагас еще до рассвета, Габриэль впал в тоску и беспокойство. Провидческий сон сегодня не пришел. Больше никакой бреши в его подсознании, все снова намертво запечатано, а его короткая ночная передышка была лишь стеной непроницаемых чернил. Вся его жизнь теперь сводилась к этой машине и почти пустой спортивной сумке. Вокруг него оставались лишь небытие и неизвестность – мир, утекающий меж пальцев как песок. Сагас оставался тем, что он есть, старичком из былых времен, но Габриэль, даже потеряв память, чувствовал себя там комфортно.
До Лилля он решил сделать остановку в Орлеане, городе, где девять лет назад исчезла Матильда Лурмель. Перебирая всю ночь бумаги из полученной от Поля коробки, он наткнулся на листок с адресами родителей жертв, которые тоже создали ассоциации или участвовали в акции «День пропавших детей».
Среди них были Пьер и Жозиана Лурмель. Проезжая через Лион, он позвонил по номеру мобильника, который обнаружил там же, но, к сожалению, номер теперь не имел абонента. Габриэль надеялся, что ему больше повезет на месте, если только Лурмели не переехали. Он должен был понять, зачем ему понадобился профиль ДНК их дочери и откуда взялось лицо в его сне.
Он остановился на придорожной автостанции, чтобы заправиться – и в момент оплаты решил, что, должно быть, возникла какая-то ошибка, настолько заоблачной оказалась стоимость бензина, – и прямо в салоне машины проглотить круассан, купленный тоже по дикой цене.
До окрестностей Орлеана он добрался ближе к десяти утра. Если верить GPS, супруги жили в западной части пригорода, всего в нескольких километрах от Луары, на улице с односторонним движением, по обеим сторонам которой шли кремовые фасады с цветными ставнями.
Припарковавшись, он подошел к тяжелой деревянной двери. На бумажке, приклеенной к пластику под звонком, значилось: «Жозиана &
– Пошли на хрен! – внезапно гаркнул женский голос.
Габриэль услышал шум передвигаемого стула, звук телевизора стал громче. Он начал стучать, но, не добившись успеха, приблизил губы к дверной раме:
– Меня зовут Габриэль Москато. Я отец Жюли Москато, которая пропала восьмого марта две тысячи восьмого года в Сагасе.
Последовала тишина, потом створка двери медленно приотворилась, и показалось лицо с ввалившимися щеками и налившимися кровью глазами. Несмотря на спутанные светлые волосы и тусклое серое лицо, было видно, что когда-то женщина блистала красотой. Она вдруг смутилась. Постаралась выпрямиться, выставить вперед подбородок, но Габриэль сразу понял, что она пила с самого утра.
– Что вы хотите?
– Задать вам несколько вопросов. О Матильде.
По искорке в ее глазах Габриэль догадался, что они знакомы. Она впустила его и, волоча ноги, пошла выключить телевизор. Воняло куревом и грязной посудой. На столе в гостиной возвышалась полупустая бутылка водки. Окурки были затушены прямо в тарелках, тут же валялись алюминиевые облатки таблеток и остатки вчерашнего ужина. Габриэль заметил многочисленные фотографии молодой женщины, лежавшие на мебели и развешенные по стенам. Его зрачки остановились на водруженной над камином рамке с фразой: «Где-нибудь кто-нибудь что-то знает». С внутренней стороны в правом углу были пририсованы синий и желтый цветочки. Он повернулся к мадам Лурмель:
– Эта фраза…
Женщина осталась стоять посреди комнаты, обхватив себя руками, словно ей было холодно.
– Я ее у вас позаимствовала. Каждый день я повторяю себе, что да, даже сегодня еще живет кто-то, кто знает, что произошло. Мужчина или женщина, которая в этот самый момент живет своей жизнью, со своим домом и работой.
Габриэль посмотрел на Жозиану Лурмель: материнское горе и медленно разъедающее ее существо время толкнули женщину к бутылке. Пребывал ли и сам Габриэль в таком же состоянии все последние годы? Опустился ли до такой степени, что засел взаперти? Довольно часто те, кто все потерял, теряли и себя.
– О вашей дочери… по-прежнему ничего? – спросила Жозиана, прикуривая сигарету.
– Нет… Уже двенадцать лет.
– А у меня девять лет и девять месяцев. Тут вы меня без труда обставили.