– Мы не будем снова это обсуждать. Я…

– Через некоторое время после моего визита к вам, – прервал ее Габриэль, – я сделал небольшой соскоб с картины и послал пробы в частную лабораторию. Вещество оказалось кровью. Сравнение ДНК показало однозначно: ваш супруг зашел намного дальше, чем пресловутый Караваджо, он написал часть своей картины кровью моей дочери и другой исчезнувшей девушки. Только не говорите, что вы ничего не знали. После такого открытия я наверняка вернулся сюда, чтобы предъявить вам результаты.

Она в шоке затрясла головой:

– Кровь, боже мой… Вы… вы уверены?

– ДНК-тесты не лгут.

– Клянусь, я не знала. После того раза я вас больше не видела.

Габриэль вгляделся в нее. Пленница своего кресла-каталки, она казалась искренней и глубоко потрясенной. Почему он не вернулся и не поговорил с ней еще раз? Почему не предупредил копов, чтобы они порылись в прошлом художника?

– Так или иначе ваш муж был замешан в исчезновении этих молодых женщин. А продавец картины сказал, что вы сунули ее ему в руки, словно хотели от нее побыстрее избавиться. И не взяли денег. Вы знаете что-то, о чем отказываетесь со мной говорить. Вы должны помочь мне докопаться до правды. Прошу вас.

Габриэль не намеревался отступать. После долго молчания, во время которого вдова залпом допила свой виски, она забрала пустой стакан у него из рук и, ловко маневрируя в кресле, поставила его на стол.

– Я покажу вам. Идите за мной.

Наверняка повторяя тысячи раз проделанные движения, она перебралась на сиденье подъемника, прикрепленного к перилам лестницы, и нажала на кнопку пульта. Следуя за ней, Габриэль поднимался по широким ступеням из ценных пород дерева.

– Анри был не только художником. Главным образом он был крупным предпринимателем, с высшим образованием и специализацией в области химической промышленности. В начале своей карьеры он занимался инженерными разработками, а потом начал скупать предприятия, переживающие трудности, затем ставить их на ноги и перепродавать. На этом и сделал себе состояние. У него было все: деньги, влияние, власть. Он постоянно разъезжал по всей Европе или сидел в клубах любителей сигар, обсуждая свои дела. Остальное время он ходил по музеям или пропадал в артистических кругах.

Бизнес – с одной стороны, творчество – с другой. Два лица одной личности. Габриэль подумал о ксифопаге Траскмана. Вдова бросила на него грустный взгляд:

– Он там, а я здесь… Вне любой из сфер его общения. Изображая неведение, когда он возвращался в середине ночи после вечеринки или из очередной второсортной гостиницы, где наверняка провел время в приятной компании, чтобы запереться наверху и рисовать свои ужасы, лишь бы не проводить время с женой…

Она вздохнула:

– Эти огромные дома такие удобные. Тут можно жить, неделями не встречаясь. И не любя друг друга. Мы даже спали давно порознь. И единственной причиной, по которой он не разводился, было желание сохранить свою империю.

Габриэль поднял глаза. Прямо перед ним, между двумя этажами, висел портрет с запечатленным на его полотне Анри Хмельником; последний смотрел на Габриэля, повернувшись вполоборота и выпятив грудь под тяжелой роскошной шубой. Хмельник стоял справа от заснеженного шале, окруженного деревьями. Руки плотно сжаты в выставленные перед собой кулаки, а сведенные вместе указательные пальцы устремлены в землю. У мужчины было особое, холодное выражение хищника перед прыжком, верхняя губа слегка выпячена. Само высокомерие и стремление подавлять.

– Он очень любил себя разглядывать, – подчеркнула вдова. – Это шале тоже ему принадлежало. Затерянный уголок в Бещадах, польских Карпатах, куда он ездил несколько раз в год охотиться на волков. Своеобразный способ хранить верность своим корням, ведь его родители были из Кракова. Разумеется, я уже много лет не принимала в этом участия. Самолет, а потом труднодоступное шале – это не для инвалида…

Она замерла, погрузившись в пучины своего прошлого.

– Мне бы следовало избавиться от этого портрета, но я никак не могу решиться. Как если бы… его глаза мне запрещали.