Симона съежилась с угловатостью паука, к которому поднесли горящую спичку. Ей не просто было холодно. Ей было страшно. Она страшилась человека, которым, возможно, являлся ее муж.

– Короче, что касается именно вашей картины, вскоре после антиквара появилась женщина. Странная женщина. Молодая, в татуировках, с восточноевропейским акцентом… Сначала я подумала, что полька, но она была русской. У них немного другая, раскатистая манера произносить звук «р».

В полутьме комнаты Габриэль затаил дыхание. Ванда…

– Она узнала о смерти Анри и теперь хотела выяснить, остались ли еще картины с лицами, объяснив, что один ее друг готов заплатить хорошую цену за одну-две такие работы. Я ответила, что неделей раньше она могла бы забрать последнюю, и увидела, как ее лицо исказилось, когда она поняла, что у меня нет никакой информации о покупателе. Она оставила мне свое имя и номер телефона, чтобы связаться с ней, если тот же человек вернется за другими предметами. Ее звали Ванда что-то.

– Ванда Гершвиц, – глухо подсказал Габриэль.

– Да, именно… А вы явились через четыре года после всех остальных, держа под мышкой картину, которую она когда-то разыскивала. Я вам все рассказала, в точности как делаю это сейчас. Вы попросили у меня телефон этой Ванды. Полагаю, вы собираетесь сделать это и теперь. Я сохранила его, он в блокноте, который лежит на первом этаже… – Симона вздохнула: – Видеть вас сейчас и слышать, как вы задаете те же вопросы… словно все пошло по второму кругу. Только три месяца назад вы ничего не сказали о крови… О вероятности того, что мой муж был замешан в совершенно гнусную историю. Все эти лица… И его безграничная завороженность смертью… Господи, что это значит?

В голове у Габриэля все наконец-то прояснилось. Находка у антиквара летом привела его в этот дом. Дальше он добрался до Ванды. Легко вообразить, в какое он впал возбуждение, когда Симона упомянула Гершвиц: двенадцать лет спустя он напал на след той, кто назвалась фальшивым именем в гостинице «У скалы». На ней он сосредоточил всю свою энергию и весь свой гнев: заставить ее заговорить означало найти Жюли.

Тогда он поменял и свою внешность, и личность, чтобы проникнуть в ее мир. Он предпочел пойти самым прямым путем, не затевая полицейского расследования по всей форме, неизбежно слишком долгого и кропотливого, к которому его к тому же все равно бы не подпустили. Он же хотел держать все под контролем.

Вдова записала номер телефона на листе бумаги. Оторвала исписанный краешек и вложила его в руку Габриэля:

– Это мой номер. Я хочу, чтобы вы мне позвонили, если… если что-то узнаете.

Габриэль кивнул и сунул бумажку в карман куртки. С разрешения хозяйки обыскал мастерскую – чего, очевидно, не сделал в первый раз, слишком зациклившись на мыслях о Ванде. Может, где-то лежит еще одна картина? Он переставил банки, баллоны, перерыл газетные кипы.

– А эти лица, – спросил он, – ваш муж целиком писал их здесь? Я хочу сказать, вы видели, как он начинал и заканчивал их в мастерской?

– Даже не знаю. Это как-то не отложилось в памяти. Мне кажется, когда я заходила сюда, все лица были законченными, ну или почти законченными, и тогда стояли на мольберте. Но… а где, по-вашему, он мог их писать?

Габриэль больше ничего не сказал. Он знал, что должен предупредить Поля, а тот в свою очередь проинформирует судью, который свяжется с бельгийскими юридическими службами. Бесконечные процедуры, еще более усложненные расстоянием и разницей в судебных системах. А потому Габриэль решил, что, прежде чем превратиться в простого наблюдателя, он постарается еще немного продвинуться в одиночку. Вдова выдаст ему телефон Ванды, но главное, адрес человека, владеющего одним из произведений Арвеля Гаэки.

Он уже готов был прекратить свои поиски, когда среди передвигаемых жестяных табличек одно название, выбитое на квадратном металлическом щите размерами сантиметров двадцать на двадцать, сработало как вспыхнувший сигнал тревоги у него в голове.

Содебин.

Щит валялся среди прочих железяк. Он был ржавый, дырявый, отслуживший свой срок, покрытый пятнами краски, но что-то было с ним связано. Габриэль сосредоточился, но никак не мог вспомнить, где же встречал это слово.

– Что это? – спросил он, поворачиваясь к вдове.

Протянул ей железку. Ее пальцы коснулись руки Габриэля. Кожа у нее была ледяной.

– «Содебин»… Склад для хранения химической продукции, который муж приобрел и попытался снова пустить в дело. Он откупил территорию и сам склад в начале двухтысячных годов. Но склад давно уже не работал из-за нерентабельности. Служащих уволили лет десять назад, не меньше, были еще статьи в прессе, как сейчас помню. Теперь там, вероятно, все в полном запустении, я не знаю, перепродал ли он его кому-нибудь. Для меня дела мужа оказались слишком сложными, всем занимаются адвокаты и управляющие.