Татьяна Александровна воспитывалась в семье вместе с детьми Толстых, в числе которых был и Николай Ильич – будущий отец Льва Николаевича. В детстве вместе играли, а как подросли, Татьяна полюбила Николая Ильича. И Николай полюбил славную девушку. Вот тут родители его и заволновались. Они и слышать не хотели о браке – какой уж там брак с бесприданницей, когда и сами на грани разорения. Для Николая Ильича родители видели лишь один выход, спасающий от финансовой катастрофы. Нужно было жениться на богатой невесте. Чин он имел не такой уж высокий – подполковник в отставке, да и должность не слишком денежную – смотритель солдатских сирот в приюте. Вот и женился по расчету. Правда, брак оказался счастливым, да вот только недолгим. Детей Николая Ильича постигла нелегкая участь – та же, что и его возлюбленную родственницу Татьяну – рано остались сиротами. Сначала их воспитывали в Ясной Поляне. Затем они оказались в Казани у младшей сестры отца Пелагеи Ильиничны, в замужестве Юшковой.

Удивительной была судьба Татьяны Александровны. На ее глазах любимый человек, Николай Ильич, женился на Марии Николаевне Волконской. Тут бы горевать да горевать. Но она взяла себя в руки и не только не дала волю ревности, но напротив, сумела принять и это испытание. Она сумела полюбить жену Николая Ильича так же, как и его детей.

Татьяна Александровна была прекрасно образована, начитана, ее письмо отличалось литературным стилем, ее музицирование восхищало всех, кому посчастливилось слушать прекрасные мелодии.

Не случайно Лев Николаевич в свои юные и молодые годы писал ей большие и обстоятельные письма, причем она долгое время оставалась едва ли не его основным корреспондентом.

Правнук Льва Николаевича Толстого Илья Владимирович Толстой в своей книге «Свет Ясной Поляны» привел трогательные факты отношения своего прадеда к Татьяне Александровне Ергольской. Он рассказал, что Лев Толстой уже в детстве пробовал свои силы в творчестве, писал стихи, «в которые он со всей своей непосредственностью и искренностью вкладывал чувства, теснившие его душу. В день ангела Татьяны Александровны он написал:

В другой раз он написал небольшое сочинение на французском языке, которое назвал «Любовь к Отечеству» и сделал надпись: «Моей дорогой Тетеньке».

Сочинение начиналось так: «Мы все должны любить свое Отечество, потому что здесь мы получили жизнь, впервые увидали свет, здесь получили первый материнский поцелуй, и здесь протекли первые годы нашего детства. Отечество всегда найдет горячих защитников, готовых для его спасения, защищая его, отдать свою жизнь. Эта любовь к Отечеству не может никогда угаснуть в наших сердцах».

К Татьяне Александровне Лев Толстой испытывал самые трепетные чувства. Он часто говорил о том огромном влиянии, которое она оказывала на него. Отмечал: «…Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви… Второе то, что она научила меня прелести неторопливой, одинокой жизни».

Не случайны были стремления к творчеству и у Льва Толстого, и у его братьев и сестры. Илья Владимирович Толстой отметил: «В учении и воспитании Татьяна Александровна старалась следовать тем же принципам, которых придерживалась графиня Мария Николаевна – мать детей, но, конечно, стесненная в средствах, должна была ограничиваться теми возможностями, которые ей были предоставлены. Так же как Мария Николаевна, она поощряла детей и приучала пересказывать прочитанное, писать сочинения, много времени проводила в играх, разговорах на разные темы.

В Ясной Поляне детей вместе с Татьяной Александровной воспитывала их опекунша Александра Ильинична – тетушка Алин. После ее смерти в 1841 году детей забрала к себе другая сестра Николая Ильича Пелагея Ильинична Юшкова, которая и забрала их к себе в Казань, где они оказались, по словам Ильи Владимировича Толстого, в «ультрааристократической» среде.

Татьяна Александровна не захотела оставаться в Ясной Поляне в полном одиночестве и переехала к своей сестре Елизавете Александровне в Покровское.

Илья Владимирович Толстой по этому поводу писал: «Разлука с детьми была большим горем для нее: она их любила беззаветно, все содержание ее жизни теперь было в них. Да и дети платили ей такой же нежной признательностью и любовью, так что расставание с Ясной и потом, уже в Туле, с любимой тетенькой было тяжело для всех».

Приведено в книге и очень характерное для этого письмо, написанное Львом Толстым тетеньке Татьяне Александровне уже с Кавказа: «Почему это я плачу, когда думаю о Вас? Это слезы счастья, я счастлив, что умею Вас любить. И какие бы несчастья меня ни постигли, покуда Вы живы, несчастлив беспросветно я не буду. Помните наше прощание у Иверской, когда мы уезжали в Казань? В минуту расставания я вдруг понял, как по вдохновению, что Вы для нас значите и, по-ребячески, слезами и некоторыми отрывочными словами, я сумел Вам передать то, что я чувствовал. Я любил Вас всегда, но то, что я испытал у Иверской и теперешнее мое чувство к Вам – гораздо сильнее и более возвышенно, чем то, что было прежде».

Неспокойный Кавказ

Но вернемся к путешествию на Кавказ, в которое Лев Николаевич Толстой отправился после всех жизненных перипетий. Позади Астрахань, а впереди дорога уже весьма опасная. 30 мая Николай и Лев добрались до станицы Старогладковской, которая в ту пору входила в Кизлярский округ. Располагалась она на живописном левом берегу Терека.

На Кавказе. Казачья застава. Художник Л.Ф. Лагорио

В повести «Казаки», работу над которой Толстой начал на Кавказе, а издана она была лишь в 1863 году, Лев Николаевич повествует: «Еще в Земле Войска Донского переменили сани на телегу; а за Ставрополем уже стало так тепло, что Оленин ехал без шубы. Была уже весна – неожиданная, веселая весна для Оленина. Ночью уже не пускали из станиц и вечером говорили, что опасно. Ванюша стал потрушивать, и ружье, заряженное, лежало на перекладной. Оленин стал еще веселее. На одной станции смотритель рассказал недавно случившееся страшное убийство на дороге. Стали встречаться вооруженные люди. “Вот оно где начинается!” – говорил себе Оленин и все ждал вида снеговых гор, про которые много говорили ему. Один раз, перед вечером, ногаец-ямщик плетью указал из-за туч на горы. Оленин с жадностью стал вглядываться, но было пасмурно и облака до половины застилали горы. Оленину виднелось что-то серое, белое, курчавое, и, как он ни старался, он не мог найти ничего хорошего в виде гор, про которые он столько читал и слышал. Он подумал, что горы и облака имеют совершенно одинаковый вид и что особенная красота снеговых гор, о которых ему толковали, есть такая же выдумка, как музыка Баха и любовь к женщине, в которые он не верил, – и он перестал дожидаться гор. Но на другой день, рано утром, он проснулся от свежести в своей перекладной и равнодушно взглянул направо. Утро было совершенно ясное. Вдруг он увидал, шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого неба. И когда он понял всю даль между им и горами, и небом, всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были все те же.

– Что это? Что это такое? – спросил он у ямщика.

– А горы, – отвечал равнодушно ногаец.

– И я тоже давно на них смотрю, – сказал Ванюша, – вот хорошо-то! Дома не поверят. […]