Следующие две недели – болезненные, но при этом спокойные – я провела в небольшой больнице города Хакенсак в штате Нью-Джерси. Там были отличные доктора и такая серьезная охрана, что я решила, что со мной на этаже лежит глава криминальной группировки. Барри и дети отчаянно хотели, чтобы меня перевели в нью-йоркскую больницу, но я отказалась. Мне нравилась та маленькая больница и то, что я могу побыть одна – Хакенсак был достаточно далеко от Манхэттена, чтобы отбить охоту навещать меня. Мне нужен был перерыв. Я знала, что очень устала и запуталась, и Александр тоже это понимал. «Ты попала в аварию, потому что сама не знаешь, что делаешь», – сказал он не в качестве упрека, а скорее потому, что переживал за меня. Возможно, это замечание прозвучало слишком резко, но, я думаю, он был совершенно прав. Точно так же, как за несколько лет до этого я считала, что рак языка символизировал мою неспособность к самовыражению, на эту аварию я смотрела как на симптом отсутствия «дорожной карты» у моего бизнеса.
Ночи, проведенные в больнице, были долгими и мучительными, хотя у меня была очаровательная сиделка, с которой мы подружились. У меня осталось не так много воспоминаний от тех двух недель, проведенных на «ничейной земле», так как я не писала о них в своем дневнике. Все, что мне известно, это то, что у меня была трубка в легком, я не читала и не смотрела телевизор и неподвижно ждала, пока поправлюсь. Я поправилась. Медленно, но верно все плохое вышло из меня вместе с потом.
Я знала, что нужно что-то менять, и, как только вернулась в свои апартаменты в отеле Carlyle и обнаружила, что в спальне течет потолок, это стало спусковым крючком. «Все, с меня хватит, – сказала я себе, – я переезжаю в свою студию».
И началась новая жизнь.
На верхнем этаже каретного дома на Западной 12-й улице в соседнем с моим личным офисом помещении я обустроила чудесное жилое пространство. Я украсила его балийскими безделушками, у кирпичной стены поставила кованую кровать с балдахином, сделала большую гардеробную, которая также служила студией для занятий йогой. Я была в восторге от своего нового декора в богемном стиле, который так разительно отличался от интерьера моих апартаментов в отеле Carlyle. По утрам я делала себе кофе и выходила на улицу практически в одной пижаме, чтобы пройтись вдоль реки. У меня была небольшая гостевая комната, в которой останавливалась мама, когда навещала меня. Ей там всегда было не очень уютно, и только годы спустя до меня дошло, что голые кирпичные стены, должно быть, напоминали ей о лагерях.
А вот Кристиан Лабутен обожал ночевать в этой гостевой спальне и практически жил в ней, когда показывал свои ранние коллекции обуви на моем обеденном столе. Его сексуальные туфли на каблуках с красной подошвой тогда только начали продаваться в таких универмагах, как Barney’s, Jeffrey и Neiman Marcus. Я была свидетелем того, как к каждому сезону он создавал новые потрясающие коллекции туфель, отправляя в продажу только несколько моделей зараз. Я посоветовала ему создать базовую линию, которую он будет выпускать каждый сезон, и горжусь тем, что помогала ему превратить свой талант в огромный бренд мирового уровня. Мы стали лучшими друзьями, начали устраивать совместные встречи с покупателями в магазинах по всей стране и ездить вместе на отдых. Мы прошли и проехали по пыльному Шелковому пути на территории Узбекистана от Ташкента до Самарканда, оттуда через Бухару, Хиву, Фергану и до границы с Афганистаном. Мы с Кристианом оба Козероги и, как две маленькие козочки, любим карабкаться вверх. Мы лазили по египетским холмам и крутым горам Бутана.
Больше всего в своей студии на Западной 12-й улице я любила ощущение того, что нахожусь на своем месте. Мой собственный стиль и вещи, которые я выпускала, снова стали одним целым – простые, радостные, сексуальные, – и впервые за много лет я почувствовала гармонию в своей жизни. Благодаря этому, а также не без помощи креативных персонажей из моего колоритного района я словно стала молодой и обновленной версией себя. Я снова начала устраивать шумные вечеринки, среди которых и та, что была посвящена выходу моей книги «Фирменная жизнь»[12]. Татьяна попросила знакомых своих знакомых организовать музыкальное сопровождение, и так мы все познакомились с Расселом Стайнбергом, который стал отцом моей второй внучки Антонии.
В бизнесе по-прежнему были трудности, но потихоньку он стал набирать обороты, и я определенно чувствовала себя счастливее, чем в последние годы. Меня очень тронуло приглашение стать членом совета директоров Совета модельеров Америки, которое получила в 1999 году. Я очень этим гордилась – признание коллег меня обнадеживало. Впервые за многие годы я больше не чувствовала себя чужаком. Я вернулась в мир моды.
Чего я не предвидела, так это стычки с Александром, которую мы потом прозвали «семейной интервенцией». Вся семья собралась в нью-йоркском офисе Барри, чтобы обсудить создание Семейного благотворительного фонда Диллер-фон Фюрстенберг. После этой дискуссии у нас с Александром, который занимался семейными финансами, произошел конфликт. «Тебе нужно сосредоточиться на создании плана развития компании и перестать разбрасываться деньгами, – сказал он, – или прикрыть лавочку».
Я очень сильно разозлилась на то, что он мне вот так предъявил претензии, или на то, что мне в принципе предъявляют претензии, если уж на то пошло. В конце концов, это были мои деньги и у нас был прогресс. Я понимала, почему Алекс переживает, но мне показалось, что в тот раз это было не столько про деньги, сколько про меня саму. Когда я только начинала заниматься бизнесом, моей целью была финансовая независимость, и я ее достигла. В этот раз моей целью было доказать себе и миру, что тот первый успех не был чистой случайностью. Мое самоуважение было важнее, чем цена достижения этой цели. Плюс дело было и в платье с запа́хом – модели, которую я придумала и которая снова висела в женских гардеробных. Прикрыть лавочку? Сейчас?
Я громко стукнула кулаком по столу. «Дай мне шесть месяцев! – сказала я. – Я все исправлю, вот увидишь». Алекс уступил мне, и мы все сговорились на шести месяцах.
Конечно, он был прав. Я не могла просто продолжать бесцельно тратить деньги. Но восторги молодых женщин по поводу моих платьев вселяли в меня веру в то, что я на правильном пути, и я хотела продолжать двигаться в этом направлении. И тем не менее мне нужна была помощь профессионала в сфере продаж.
Тогда в моей жизни появилась Паула Саттер.
Владелица магазинов Scoop Стефани познакомила меня со своей молодой подругой и бывшей коллегой Паулой за обедом во французском бистро Balthazar. Паула, которая тогда была глубоко беременна, раньше занимала должность вице-президента отдела продаж и маркетинга в DKNY. Они со Стефани обе были частью «команды мечты» компании Donna Karan, которая с таким успехом запустила линию DKNY в восьмидесятых. Многие женщины, бывшие частью той команды, потом сделали блестящую карьеру. «Возьми ее», – сказала Стефани. На встрече с Паулой у меня в офисе мне пришлось ее уговаривать. Она не хотела связывать себя обязательствами работы на полную ставку в связи с тем, что вот-вот станет матерью, но мне удалось убедить ее выйти на полставки в качестве консультанта. Это было в 1998 году. Через год, когда Сьюзан Фолк захотела вернуться в корпоративный мир и покинула компанию, Паула стала руководить «Студией Дианы фон Фюрстенберг». Она стала бесценным для компании генеральным директором и проработала на этом посту 14 лет.
Поначалу ей пришлось нелегко. Масла в огонь подлил и Александр, повторив свой знаменитый ультиматум. «У тебя есть шесть месяцев, чтобы выйти на прибыль, или вы закрываетесь», – сказал он. Не очень-то радушный прием. Но Паула была на моей стороне.
С ее послужным списком в тот момент она могла работать на более крупные и успешные марки, но разглядела в нашей компании хороший потенциал и структуру и считала, что ее просто нужно «отполировать», чтобы привести дела в порядок. Как и я, она видела перспективу среди молодой клиентуры, а не в отделах платьев для женщин средних лет. Мы с самого начала выбрали неправильную целевую аудиторию и теперь решили сменить курс.
В мире розничной торговли наметился тренд на новый, более современный подход к шопингу. В универмагах стали появляться товары категорий «современной моды» и «доступной роскоши», где нам, по мнению Паулы, и было место. Выход на более молодую аудиторию стал бы для нас отличной возможностью заново рассказать свою историю в новом современном стиле, но, чтобы добиться этого, сначала надо было заняться ребрендингом, чтобы марка стала считаться крутой.
Паула была полна энтузиазма и решимости. Она выкладывалась по максимуму на переговорах с люксовыми универмагами вроде Bergdorf Goodman, но дело шло туго. По их словам, мое имя было «замарано» продажами через телемагазин и некоторые покупатели по-прежнему считали меня устаревшим брендом, несмотря на то что к тому времени мы уже заработали себе завидную репутацию у современных девушек. Проблемы были и с линией фирменных товаров Diana. Они считали, что она устарела. К счастью, в тот момент в моей жизни снова появился Крейг Браун, с которым я когда-то встречалась, тот самый графический дизайнер, придумавший логотип журнала Rolling Stone с языком Мика Джаггера. Он переделал логотип марки, превратив его в «Диана фон Фюрстенберг».
Мы предприняли и другие меры. Линейка Diane von Furstenberg Silk Assets стала называться Silk Assets. Постепенно я отошла от дел, связанных с эфирами HSN, и мое место заняла моя молодая сотрудница Алиша.
Паула организовала ежемесячные поставки в магазины, для того чтобы ассортимент товаров постоянно обновлялся. Мне пришла идея провести следующую презентацию в стиле выразительных tableaux vivants[13] вокруг бассейна в помещении студии, которые иллюстрировали бы темы наших ежемесячных поставок – растения, цветы, море. Модели, демонстрировавшие небольшую лимитированную коллекцию, выглядели восхитительно в тончайшем шифоне и скоординированных по цвету трикотажных платьях с фирменными принтами, сочетающихся друг с другом по цвету. Зайдя внутрь, байеры и пресса оказывались внутри живой картины. Это было ярко, сексуально, дерзко и отличалось от того, что в то время делали все остальные.