Я знала, что это произойдет, но мой бизнес-партнер не слушал меня. Как и мой юрист, бухгалтер и Ферретти, если уж на то пошло. Я была тем человеком, который ездил по стране и лично появлялся в магазинах, видел бесконечное количество вешалок с трикотажными платьями с рисунком в одном универмаге и такое же количество вешалок все с теми же трикотажными платьями с рисунком в универмаге через дорогу. А они все видели только лавину заказов, посыпавшихся после обложки Newsweek, и поддерживали решение увеличивать производство платьев с запа́хом всех расцветок – бело-голубых, бело-красных, бело-зеленых! В шкафах у женщин по всей стране уже висело как минимум по два, пять, а то и десять экземпляров этих платьев, если не больше, – и спрос на них обвалился.
Я помню то воскресенье в январе 1978 года, когда целая страница в New York Times была заполнена рекламными объявлениями от каждого универмага города о распродаже платьев с запа́хом. Но я настолько привыкла видеть рекламу платьев, что меня это особо не насторожило. Масштаб бедствия я осознала только на следующий день, в снежный понедельник, когда в Women’s Wear Daily объявили, что рынок был «перенасыщен» моими платьями и что распродажи ознаменовали «конец тренда». Платья по-прежнему пользовались популярностью у публики, но за один день спрос на покупку новых рухнул в универмагах по всей стране. Я была близка к панике. Число заказов резко упало, и я оказалась со складом непроданных товаров стоимостью в 4 миллиона долларов. Что делать? Единственное, что мне пришло в голову, было тут же остановить производство двадцати пяти тысяч новых платьев, которые каждую неделю выпускались на фабрике Ферретти. Он был в ярости, но у меня не было выбора. Моя компания была на грани банкротства. Я была в шоке.
Даже тогда я осознавала, а сейчас уж и подавно, что в этом была только наша вина. Мы вели себя как начинающие наездники на лошади, закусившей удила. Интуиция подсказывала мне, что надо расширяться и разнообразить ассортимент товаров чем-то помимо платьев с запа́хом, но, когда я сообщила об их переизбытке на рынке, никто не придал этому значения. Наши платья были повсюду. Я хотела выпустить коллекцию, создать целый гардероб, но мои партнеры игнорировали вероятность того, что спрос на платья когда-то закончится. Мне надо было настоять на своем и урезать производство после обложки Newsweek.
Я прекратила партнерство с Диком Конрадом, выкупив его 25 %-ную долю в компании за один миллион долларов, наняла нового генерального директора, сменила юриста и бухгалтера, рекомендации которых привели к плачевным последствиям. Теперь я была председателем совета директоров, единоличным собственником и главным дизайнером фирмы Diane von Furstenberg, Ltd. Так что письмо от Роя Кона, самого грозного адвоката Америки и правой руки сенатора Джозефа Маккарти, было адресовано на мое имя. Ферретти нанял его, чтобы засудить меня. У меня сердце замерло в груди, но я не показала своего страха. Решив, что лучшая атака – это нападение, я позвонила Рою Кону. «Учитывая все, что я знаю о Ферретти, не думаю, что вы хотите со мной связываться», – пригрозила я и положила трубку. Мой блеф сработал. Больше он мне не писал.
И тем не менее у меня по-прежнему был полный склад нераспроданных товаров и тяжеленный камень на сердце. Барри изучал мои цифры и пытался найти решение. Его поддержка была неоценима, но он ничего не понимал в модном бизнесе.
Хорошая новость состояла в том, что благодаря успеху платьев мое имя было у всех на устах. Фирмы с 7-й авеню, которые отвергли меня несколько лет назад, вдруг заинтересовались покупкой моего бизнеса. Тогда же в моей жизни появился очередной яркий персонаж из мира моды – Карл Розен, ставший моим спасителем. Я называю его «Ферретти с 7-й авеню»: такой же прогрессивный и страстно увлеченный своим делом, он тогда только что заключил сделку с Кельвином Кляйном на производство линейки джинсов и теперь хотел заключить лицензионное соглашение на производство платьев под моим именем. Он предлагал не только выкупить нераспроданные товары и избавиться от них, но также взять на себя руководство компанией и гарантировал мне выплату ежегодного лицензионного вознаграждения в размере минимум один миллион долларов. Барри занялся заключением сделки. С ним трудно вести переговоры, но Карл оказался ему под стать. Переговоры длились долго. Только недавно Барри признался мне, что в какой-то момент он сильно перегнул палку и думал, что провалил сделку и Карл откажется. Но он принял наши условия.
В который раз подтвердилось кредо моей мамы: то, что казалось наихудшим вариантом развития событий, в итоге обернулось во благо. Я не только избавилась от гнетущих финансовых обязательств, но и сумела заключить выгодное соглашение.
Я продолжила путь к своей американской мечте и вновь вспомнила мамины слова. «Если одна дверь закрылась, откроется другая», – говорила она, и так и произошло. Дела моей косметической линии с момента ее запуска в 1975 году шли очень хорошо, особенно у парфюма «Татьяна», и теперь, когда платья перестали входить в круг моей ответственности, я могла сосредоточиться на развитии своего бьюти-бизнеса. Без тени сожаления я избавилась от шоурума в модном квартале и переехала в роскошный офис на пересечении 57-й улицы и 5-й авеню, в сердце косметического мира. Я арендовала весь двадцать четвертый этаж старого здания Squibb в стиле арт-деко по адресу 5-я авеню, 745, с видом на Центральный парк. Офисы компаний Revlon и Estée Lauder были расположены в здании напротив. Помещение, которое предыдущий арендатор использовал как склад, я превратила в свой личный кабинет – он получился просторным, с террасой и интерьером в розовых тонах. Я была счастлива и чувствовала себя на вершине мира!
Так как я была председателем совета директоров и единоличным владельцем компании, я могла делать с ней все, что захочу. Вопрос инвестиций в бьюти-бизнес не стоял – продажи по моим лицензионным соглашениям, которые распространялись на платья и товары для дома Sears, достигали 150 миллионов долларов в год и обеспечивали меня высоким доходом. Своим новым генеральным директором я назначила Шеппарда Зинового. Я также наняла специалиста по продажам в индустрии красоты Гари Саважа, которого переманила из Pierre Cardin, где он занимался парфюмом, а обворожительная Дженет Чин стала отвечать за разработку продукции. Я даже построила суперсовременную лабораторию прямо у нас в офисе, ею заведовал химик из Италии по имени Джанни Моска. Надевая белый халат при входе в лабораторию, чтобы протестировать образцы, которые он разработал вместе со своим ассистентом, я чувствовала всю серьезность происходящего – это была мечта, ставшая реальностью.
Теперь, когда я перестала заниматься делами, связанными с платьями, у меня освободилось время для экспериментов с цветами, текстурами и дизайном упаковок. В семидесятых мы все очень ярко красились, и мы с Дженет наслаждались процессом разработки цветов, придумывая им названия и занимаясь дизайном упаковок. По совету Гари мы назвали коллекцию «Власть цвета», и это название подходило как нельзя лучше. Когда другие косметические компании, от Revlon до Estée Lauder, купили и скопировали наши новые цвета сразу же после их выпуска, у меня это вызвало не раздражение, а гордость. Для меня вообще не существует более искреннего комплимента, чем подражание. Мы переделали упаковку: больше никаких дешевых заводских упаковок – вместо них мы сделали очень милые белые пудреницы, их пластиковое покрытие было похоже на мрамор и перламутр одновременно, а поверх красовалась моя подпись в золотом цвете. Я всегда говорила, что макияж – это секрет между женщинами и их зеркалами и отражение нашего настроения. Исходя из этого, мы создали румяна всевозможных цветов, разделив их на три категории оттенков: «страстные ярко-розовые» для женственного, игривого настроения, «красные как стоп-сигнал», когда хочется подчеркнуть свою силу и власть, и «металлик новой волны» с более нейтральными и спокойными коричневатыми оттенками.
По мере увеличения числа продуктов в нашей косметической линейке росло и количество всяких бутылок, коробок и крышек, которые нам надо было хранить на складе. У меня возникло дежавю – все было в точности как со складом платьев, вплоть до огромного количества складских работников, которые нам были нужны, чтобы заведовать этим всем. У каждого товара была своя упаковка с уникальным списком ингредиентов в составе. Многочисленным цветам, которые нам так нравилось придумывать, требовались собственные ярлыки с указанием состава. И так до бесконечности. Управление и обслуживание косметической линии требовало больших финансовых затрат.
Притом что нам очень нравилось работать над созданием этой коллекции и публика хорошо приняла ее, нам сообщили, что деньги в основном приносит «Татьяна» – аромат, выпущенный в новом флаконе, который был сделан на заказ у скульптора Сержа Мансо, – мы расширили его до целой линии товаров для ванной.
А еще у меня возник замысел нового парфюма. Мне хотелось создать нечто особенное, страстное, с сильным ароматом и в необычном флаконе. Я назвала его Volcan d’Amour («Вулкан любви»). Так как на его создание меня вдохновило время, проведенное с Пауло на Бали, я посвятила новое творение ему.
Я не пожалела средств на этот аромат: созданием уникального и дорогого флакона занялся мой друг – дизайнер, а в прошлом фокусник Дакота Джексон, а дизайн коробки для флакона я заказала у еще одного своего друга – бразильского художника Антонио Петикова. Между универмагами Bloomingdale’s и Saks шла борьба за то, где будет впервые представлен аромат, и по случаю его запуска я устроила сногсшибательную вечеринку в своем офисе, установив пирамиды из свежих цветов франжипани (плюмерии), доставленных с Гавайев, которые символизировали подношения балийским вулканам. Из офиса мы отправились вниз по 5-й авеню в Saks, где нас ждали модели, одетые в голубые саронги, – я сама разработала их дизайн, а затем они были вручную расписаны золотыми вулканами мастерами с рынка Денпасара.
О чем я только думала? Да, дела у компании шли очень хорошо. К 1981 году валовый объем продаж составил 40 миллионов долларов, но и наши расходы были колоссальными. Совокупная заработная плата более трехсот сотрудников составляла миллион долларов в месяц!
Я стала нервничать из-за необходимости укладываться в такие расходы и в связи с постоянно возрастающим количеством флаконов, крышек и коробок. В 1982 году из-за скорости, с которой рос наш бизнес, ко мне вернулись бессонные ночи и панические настроения, пережитые во время краха 1977 года. Спрос рос, и мне надо было вкладывать все больше и больше денег в пополнение запасов товаров, в сотрудников, систему обслуживания и маркетинг. Я снова переживала за слишком быстрые темпы нашего роста.
Теперь я, конечно, знаю, что надо было читать огромные тяжеленные финансовые отчеты, которые каждую неделю исправно приносили мне Гари Саваж и Шеп Зиновой, но я их не читала. В моем понимании они заведовали финансами компании, а я отвечала за креативную часть процесса.
Правда в том, что в поездке по островам Индонезии вместе с Пауло, когда мы придумывали рекламную кампанию для «Вулкана любви», деньги были последним, о чем я думала. Я вверила заботу о финансах мужчинам из Нью-Йорка. Я понятия не имела, до какой степени мы были в долгах.
Конец настал так же внезапно, как и в тот снежный январский день, когда все мои платья вдруг стали уцениваться. На этот раз мы с Пауло были в Париже, когда мне позвонил Шеп и сказал, что я должна вернуться, чтобы лично подписать залоговую бумагу, и что банк Chemical отказывается выдавать деньги в долг, пока я этого не сделаю. Залоговая бумага? Это означало, что я могу потерять Cloudwalk и свою квартиру. Да ни за что.
Вернувшись, я осознала всю чудовищность кризиса. Десять миллионов долларов! – вот сколько компания задолжала банку. Я понятия не имела, что мы одалживали такие суммы, чтобы покрыть свои операционные расходы. Я не прочитала ни одного финансового отчета. Единственным выходом было продать компанию. «Если вы сможете», – сказал мне противный банкир.