Я помню, словно это было вчера, как я сижу в печатной мастерской Ферретти за его спиной, пока он орет на художника-колориста за то, что желтый цвет у него получился слишком ярким или розовый – слишком бледным. Я вижу, как сижу позади него на текстильной фабрике, а он все орет и орет на оператора станка, у которого получился слишком рыхлый или слишком плотный трикотаж. Он постоянно кричал и всегда горел своим делом, пристально следя за качеством нанесения рисунка и за плотностью ткани, а я сидела позади него, наблюдая за происходящим и запоминая.

Комо был центром производства шелковых изделий в Италии, и туда стекались толпы иллюстраторов и художников, которые продавали свои работы производителям шелка. Глядя на все глазами Ферретти, я узнала, какие рисунки лучше подходят для печати, как создается повторяющийся узор, в чем заключается разница между технологией печати на суровье и печати вытравкой на окрашенной ткани. У его талантливых художников-колористов я научилась создавать гармоничную палитру, а у него самого – договариваться о ценах за эскизы. Сейчас я осознаю всю гениальность Ферретти и понимаю, как же мне повезло, что у меня была возможность сидеть с ним рядом, смотреть, как наносится узор и как на однотонной ткани, проходящей от трафарета к трафарету, проявляется четкий разноцветный принт.

А еще он обучил меня всему, что связано с джерси. Когда ему приносили образцы трикотажного полотна – эти презентации обычно вызывали больше всего ора, – он показывал мне, как оценивать их качество и плотность. Я была свидетелем бурных дискуссий, которые разворачивались на встречах с инженерами, отвечающими за переработку волокон. Я узнала, что джерси можно сделать из множества разных волокон – обычно это шелк, вискоза, хлопок или акриловое волокно. Он любил говорить: «Секрет в том, как смешать ингредиенты, – точно как на кухне». Ко всему прочему он отлично готовил – его любимым блюдом было bollito misto[8].

Я узнала о техниках крашения и отделки, об использовании средств пропитки ткани, чтобы она пропускала воздух, и почему какие-то волокна делают ткань эластичной, а какие-то – нет. Я научилась всему этому и многому другому, просто сидя позади него на всех встречах с этими талантливыми, искусными технологами, носителями знаний, которые передавались в их семьях из поколения в поколение. Мне казалось, что я бездельничаю, но абсолютно все, что я там услышала, пригодилось мне в будущем.

Вскоре после того, как я стала у Ферретти стажером, он купил неподалеку от Флоренции новую фабрику, которая производила изящные облегающие ночные сорочки. На фабрике было превосходное оборудование с идеальными иглами для работы с трикотажем, и он переделал ее под производство своих рубашек и футболок. С тех пор «Текстильная мануфактура Ферретти» стала вертикальным производством, объединившим все звенья процесса – от производства волокон и трикотажа до нанесения рисунка на ткань и выпуска готовой одежды. Реорганизация фабрики снова сопровождалась бесконечным ором, но к тому моменту я уже так к этому привыкла, что почти перестала обращать внимание. Вместо этого я наблюдала за созданием потрясающей компании по производству одежды, и вскоре это оказало огромное влияние на мою жизнь.

Многому из того, чем я занимаюсь по сей день, я научилась у этого человека. Я и подумать не могла, что такое произойдет, поэтому теперь я все время говорю молодежи:

Я провела у Ферретти почти год и очень многому научилась, хотя мои мысли были далеко. Я думала об Эгоне, и у меня было тяжело на душе. Я знала, что на зимних каникулах он будет в Европе и на этот раз возьмет с собой в Кортину свою новую девушку-итальянку, а не меня. Сначала он приехал в Париже и попросил меня организовать ужин в ресторане Maxim’s с нашими друзьями из Женевского университета. Тот вечер был для меня мукой, но я не показала виду. Я сделала над собой огромное усилие и вела себя невозмутимо, ровно и шутила, чтобы Эгон, который сидел за столом напротив, не сводя с меня глаз, не догадался, как сильно у меня билось сердце. Я была в подавленном состоянии еще и потому, что в тот день ходила к гадалке, которая сказала мне, что в течение года я выйду замуж и уеду куда-то далеко. Что за бред, подумала я. Я была влюблена в Эгона и знала, что потеряла его.

Несмотря на свои расстроенные чувства, я решила не унывать. Как бы там ни было, мне надо было устраивать свою жизнь – с ним или без него, так что после Рождества, которое мы с отцом и Филиппом отмечали в Кран-сюр-Сьерр, катаясь на лыжах, я отправилась в Санкт-Мориц, чтобы отпраздновать Новый год с Марисой. В то время, а может, и сейчас тоже, в отеле The Palace молодым и симпатичным девушкам предлагали скидку на проживание, так что мы с Марисой изумительно провели время – катались на лыжах, танцевали и смеялись день и ночь. А после празднования Нового года и моего дня рождения (мне исполнилось 22 года) кто бы вы думали объявился? Конечно, Эгон. Без своей девушки. Нам понадобилась всего одна ночь, чтобы любовь разгорелась с прежней силой, и за этим последовало приглашение приехать к нему в Нью-Йорк. На мой 22-й день рождения мама сделала мне лучший подарок, который только можно было себе представить, – билет на самолет. Так началось мое путешествие навстречу тому маленькому платью с запа́хом.

Я пробыла в Нью-Йорке всего два месяца, но за этот короткий срок моя жизнь успела измениться. Я поняла, что влюбилась в этот город. Все вокруг были молоды, полны энергии, креатива и амбиций. Не существовало никаких границ, все занимались чем-то интересным и жили жизнью, свободной от этих удушающих европейских традиций и классовых различий.

Я хотела остаться, но мне надо было найти способ зарабатывать себе на жизнь. Эгон предложил мне попробовать себя в качестве модели, что казалось вполне возможным после того, как на одной из вечеринок я познакомилась с известным фотографом Франческо Скавулло. «Давай я тебя поснимаю», – предложил он. Помню, как на следующий день я нервничала, когда скандально известный визажист и мой друг Вэй Бэнди подводил мне глаза и приклеивал накладные ресницы, а французский стилист-парикмахер Франсуа водрузил мне на голову целых три парика. Я позировала топлес, длиннющие локоны париков прикрывали мне грудь. Результат меня поразил. Я не могла поверить, что это соблазнительное создание на снимке и есть я. Недолго думая, я отправилась показать фотографии знаменитому модельному агенту, гранд-даме немецкого происхождения Вильгельмине, ожидая, что она ахнет от восторга и пригласит меня примкнуть к ее стае красоток. Вильгельмина быстро взглянула на снимки, краем глаза одновременно изучив меня с ног до головы, и так же быстро и сухо объявила, что мне никогда не стать профессиональной моделью. По крайней мере, я получила подтверждение: красота – это не то, на что мне нужно делать ставку в плане карьеры.

Благодаря активной светской жизни, которую мы с Эгоном вели в Нью-Йорке, я получила много важных знаний о модной индустрии. Из-за того, что я была девушкой Эгона, а он был очень заметным молодым привлекательным аристократом, различные нью-йоркские дизайнеры, как раньше в Париже, предлагали мне носить их вещи. Попав в ателье к дизайнерам и изнутри взглянув на их работу, я поняла, как сильно отличается американская модная индустрия от европейской. В Англии в то время все вертелось вокруг улицы Карнаби, бутика Биба и Осси Кларка, которые вдохновлялись Индией и движением хиппи. Во Франции мода была более серьезной – там правили бал кутюрье и портные, хотя в 1966-м Ив Сен-Лоран сделал умный ход, демократизировав моду, – он первым стал создавать одежду прет-а-порте для своих бутиков Rive Gauche.

Отличие американского мира моды заключалось в наличии крупной торговой системы, состоящей из сотен универмагов по всей стране. Заправляли ею фирмы с 7-й авеню, не раскрывая имен своих дизайнеров. Но у талантливого публициста Элеонор Ламберт возникла идея вывести их из мастерских и поместить в центр внимания. Она основала Совет модельеров Америки и превратила Билла Бласса, Энн Кляйн, Джеффри Бина и Оскара де ла Рента в звезд. Я была без ума от нового поколения дизайнеров – Джорджио ди Сант-Анджело, Стивена Берроуза, Халстона, которые использовали мягкие ткани, джерси и яркие цвета. Все это безумно вдохновляло меня, и обратно к Ферретти я уезжала в радостном возбуждении и надежде, что смогу научиться еще большему и однажды стану создавать собственные вещи и открою свое дело в Нью-Йорке.