– А, да. Быстро мы забываем.
Гомес провозит меня через гостиную. У верхней ступеньки он вынимает меня из кресла, и я еду у него на спине, как ребенок, как обезьянка, мы выходим за дверь, на улицу. Холодный воздух обтягивает меня как экзоскелет. Чувствую запах алкоголя в дыхании Гомеса. Где-то там, за натриевыми парами Чикаго, сияют звезды.
– Товарищ!
– А?
– Спасибо за все. Ты был лучшим…
Не могу видеть его лицо, но все равно понимаю, что Гомес застыл под всеми слоями одежды.
– О чем это ты?
– Моя старуха уже точит косу, Гомес. Время вышло. Игра окончена.
– Когда?
– Скоро.
– Как скоро?
– Не знаю, – вру я. «Очень, очень скоро». – В любом случае, я просто хотел сказать… знаю, что иногда я был настоящим мерзавцем. – (Гомес смеется.) – Но это было здорово. – Я останавливаюсь, еле сдерживая слезы. – Это было действительно здорово.
Мы стоим, невразумительные американские особи мужского пола, дыхание замерзает перед нами крошечными облачками, возможные слова остались непроизнесенными, и наконец я говорю:
– Пойдем внутрь.
И мы возвращаемся.
Бережно посадив меня в кресло, Гомес обнимает меня на секунду и потом уходит тяжелой походкой, не оглядываясь.
(22:15)
КЛЭР: Генри нет в гостиной, где маленькая, но решительная группа людей пытается танцевать разными и невероятными способами под
Генри нет в кухне, которую заняли Рауль, Джеймс, Лурдес и остальные мои приятели-художники. Они угощают друг друга историями об ужасных вещах, которые арт-дилеры творят с художниками, и наоборот. Лурдес рассказывает о том, как Эд Кьенхольц сделал кинетическую скульптуру, которая просверлила огромную дыру в дорогущем столе его дилера. Все издевательски смеются. Я грожу им пальцем и говорю:
– Смотрите, чтобы Ли не услышала.