– Думаю, нужно вызвать полицию, – говорит Гомес.
Распад
2 февраля 2007 года, пятница
(Клэр 35)
КЛЭР: Сплю весь день. Вокруг дома роятся шорохи – в аллее шумит мусороуборочная машина, идет дождь, деревья стучат в окно спальни. Я сплю. Я проживаю во сне уверенно, призывая сон, манипулируя им, отталкивая сновидения, отказываясь, отказываясь. Теперь сон – это мой любовник, мое забытье, мой опиат, мое забвение. Звонит и звонит телефон. Я выключила автоответчик, отвечающий голосом Генри. День, ночь, утро. Все ограничивается размером кровати, этой бесконечной дремотой, которая заставляет дни перетекать из одного в другой, время – останавливаться, растягиваться и сжиматься, пока оно не потеряет смысла.
Иногда сон покидает меня, и я притворяюсь спящей, словно жду, что Этта придет будить меня в школу. Я медленно и глубоко дышу. Заставляю глаза не дрожать под ресницами, успокаиваю сознание, и вскоре сон, видя замечательную репродукцию самого себя, приходит в единение со своим факсимиле.
Иногда я просыпаюсь и пытаюсь нащупать Генри. Сон стирает все различия: тогда и сейчас, жизнь и смерть. Я вне голода, вне тщеславия, вне заботы. Сегодня утром в ванной я бросила взгляд на свое отражение в зеркале. Кожа как бумажная, худая, желтая, под глазами круги, волосы спутаны. Как покойница. Ничего не хочу.
Кимми садится в изножье кровати.
– Клэр, – говорит она, – Альба пришла из школы… Ты позволишь ей войти поздороваться?
Притворяюсь, что сплю. Маленькая ладошка Альбы гладит мое лицо. Из моих глаз текут слезы. Альба ставит что-то – рюкзак? чехол со скрипкой? – на пол, и Кимми говорит:
– Разуйся, Альба.
Она залезает в мою постель. Обнимает меня, подсовывает голову мне под подбородок. Вздыхаю и открываю глаза. Альба притворяется спящей. Смотрю на ее черные густые ресницы, широкий рот, бледную кожу; она тщательно дышит, сжимая мое бедро сильной рукой, пахнет карандашной стружкой, канифолью, шампунем. Я целую ее макушку. Альба открывает глаза, и ее сходство с Генри почти непереносимо. Кимми встает и выходит из комнаты.
Позднее я просыпаюсь, иду в душ, ужинаю с Кимми и Альбой. Сижу за столом Генри после того, как Альба ложится спать, открываю ящики, вынимаю стопки писем и бумаг и начинаю читать.
Дорогая Клэр,
Я пишу это, сидя за своим столом в дальней спальне, глядя на твою мастерскую через двор, полный голубого вечернего снега, все гладкое и твердое от снега, и очень тихо. Это один из тех зимних вечеров, когда все такое холодное, что, кажется, замедляет время, как узкий центр песочных часов, через который течет струйка времени, но оно течет медленно, медленно. У меня такое чувство сейчас, очень знакомое, когда я вне времени, но которого почти никогда нет во времени, как будто время качает меня, без усилий выталкивает на поверхность, как толстую пловчиху. Сегодня вечером, когда я один в доме (ты на сольном концерте Алисии в «Санта-Люсии»), у меня появилось желание написать тебе письмо. Вдруг мне захотелось оставить что-то
Если ты читаешь это, я, вероятно, мертв. (Я говорю «вероятно», потому что никогда не знаешь, как сложатся обстоятельства; кажется глупым и напыщенным просто объявить о собственной смерти как непреложном факте.) Насчет моей смерти… надеюсь, это было просто, чисто и не запутанно. Надеюсь, я не слишком много шума наделал. Прости. (Это выглядит как записка самоубийцы. Странно.) Но знаешь: знаешь, если бы я мог остаться, если бы мог продолжать жить, то цеплялся бы за каждую секунду: какая бы она ни была, эта смерть, ты знаешь, что она пришла и забрала меня силой, как в сказках ребенка уносят гоблины.
Клэр, я снова хочу сказать, что люблю тебя. Наша любовь была нитью в этом лабиринте, сетью под канатоходцем, единственной реальной вещью в моей странной жизни, которой я всегда мог доверять. Сегодня я чувствую, что моя любовь к тебе имеет бóльшую плотность в этом мире, чем я сам: как будто на нее ты сможешь опереться после меня, она тебя окружит, поддержит, удержит.
Ненавижу думать, что ты ждешь. Да, ты ждала меня всю жизнь, никогда не зная, насколько долгим будет это расставание. Десять минут, десять дней. Месяц. Каким же ненадежным мужем я был, Клэр, как моряк, Одиссей, один, борющийся с волнами, погребаемый их огромной массой, иногда хитроумный, а иногда просто игрушка в руках богов. Пожалуйста, Клэр, когда я умру, перестань ждать и будь свободна. От меня – опусти меня глубоко в себя, потом иди в мир и живи. Люби мир и себя в нем, двигайся в нем, как будто нет никакого сопротивления, как будто мир – твоя естественная среда обитания. Я превратил твою жизнь в ожидание, в подобие анабиоза. Это не означает, что ты ничего не сделала. Своим искусством ты создавала красоту, и смысл, и Альбу, которая так изумительна, и меня: для меня ты была всем.