— Расскажи про мальчика, — донесся через решетку тихий голос.

— У него круглые ягодицы.

— А кожа гладкая?

— Что?

— Я про… следы насилия видны?

— Не… нет, — пробормотал Чистотец и снова уловил запах изюма, душок разложения: вонь изо рта и розовая вода.

— И что ты чувствуешь рядом с ним?

— Да не знаю, был ли я рядом! Понятия не имею, кто он и где!

— Но ты его желаешь.

— Нет! Я не трахаю детей. Вы меня слушаете?

Ощутив хриплое дыхание священника, Чистотец вдруг подумал, а не слишком ли внимательно тот слушает.

— Знаете, что я думаю?

— Нет! — пробулькал голос. — Не знаю!

— Вы лжете, — сказал Чистотец, и ему показалось, что он ощущает саму душу старика — словно распухшая опухолью и изъязвленная тухлым плавленым сыром, она сочится к нему через решетку.

— Кто… кто ты такой? — Священник стал задыхаться.

Чистотец с трудом сглотнул, борясь с подкатывающей тошнотой. И словно голос эхом отдался по святилищу, но прозвучал лишь в его голове: «Человек Штормов».

— Кто… кто ты? — воскликнул старый священник, и его голос дрогнул.

— Я не ощипыватель фазанов, но сын Ощипывателя Фазанов, и я буду ощипывать фазанов, пока не придет Ощипыватель Фазанов.

Захлебнувшись вздохом, священник привалился головой к решетке.

— Прости мне, отец… Мне тоже они снятся. Мы так похожи.