Многочисленные дамбы, соединяющие остров с берегами долины незаметно переходили в городские улицы, застроенные с обеих сторон более нарядными домами — их стены были побелены или же натерты толченой пемзой тускло-красного цвета. Там и сям в дамбах были проделаны ходы, чтобы каноэ могли проплывать из одной части озера в другую, через эти каналы были перекинуты деревянные мосты, которые можно было убрать при приближении врага. Через определенные расстояния на акведуках, доставляющих в город пресную воду, находились резервуары, ими заведовали индейцы, ответственные за наполнение водой каноэ продавцов воды, циркулировавших в каждом квартале города. А еще там были женщины, которые готовили пищу на своих печках на открытом воздухе и предлагали покупателям блюда из тушеного мяса или рыбы с овощами, или кукурузную кашу со специями, или леденцы из меда с отличными маисовыми лепешками под названием тлацкалли, или пироги из кукурузной муки, под чьей дымящейся корочкой была начинка из бобов, мяса и перца.
Можно было целый день бродить по многочисленным городским рынкам, присаживаясь покушать и встречаясь там с родственниками и друзьями. Так делали многие: гуляли туда-сюда по рядам, вдоль которых выстроились в ряд осыпающиеся горы фруктов или были развешаны пестрые одежды. Можно было перекинутся парой слов с индианкой, сидящей на корточках позади своей овощной продукции, или забавляться диким видом индейца — отоми, спустившегося с гор, чтобы продать несколько шкур. Или можно было с завистью глядеть на почтекатля, торговца, только что вернувшегося из овеянных небылицами юго-западных районов, на его перья попугаев, его драгоценности из полупрозрачного нефрита и его внешний вид, говорящий о богатстве.
Бесстрастные стражи рынка, тианкиспан тлайакаке, ходили взад и вперед по торговой площади, молчаливо наблюдая за толпой и торговцами. Если возникал какой-нибудь спор, например, покупатель заявлял, что его надули, или кто-то увидел разложенные для продажи товары, которые у него были украдены, то мгновенно всех, кого это касалось, отводили в суд, который непрерывно заседал на одном конце рынка, и трое судей постоянно вставали то на одну, то на другую сторону и выносили свой вердикт прямо на месте. Если на обидчика налагался штраф, то он посылал за своими домочадцами, и можно было увидеть, как они идут, задыхаясь под тяжестью куачтли, рулонов ткани, которую тут использовали в качестве денег. И все возвращалось на круги своя: удовлетворенная толпа опять начинала свое муравьиное движение между крытыми галереями, которыми была расчерчена площадь, у подножия высокой пирамиды храма Тлателолько.
Город был разделен на четыре района, называемых Куэпопан (Место, Где Цветут Цветы), Мойотлан (Место Москитов), Ацакоалько (Место Цапель) и Теопан (Место Богов) — в квартале Теопан находился храмовый комплекс, главная точка города. В каждом из четырех основных кварталов города располагалось несколько кальпулли (буквально «группы домов»), эти кварталы управлялись военачальниками, очень важными персонами, назначаемыми центральной властью и обычно являющимися родственниками самого императора. Поддержание состояния улиц находилось в ведении местных властей каждого квартала под общим руководством уэй кальпишки, имперского чиновника, который издавал распоряжения наподобие префекта. Каждый день на уборку общественных магистралей выходила тысяча человек, которые подметали и мыли их с таким тщанием, что, можно было ходить, беспокоясь о чистоте своих ног не больше, чем о чистоте рук. Мусор сваливали на краю города на заболоченных пустошах или закапывали во внутренних двориках.
Толпа людей с загорелыми лицами в скудных белых одеждах бесконечно течет вдоль тихих фасадов домов, и время от времени через незакрытый дверной проем можно уловить кухонные ароматы. Не слышно громкой речи, лишь тихое бормотание звучит едва ли громче приглушенного шарканья босых ног или сандалий.
Почти половина всего населения города составляли майеки и рабы, они влачили жалкое существование. Майеки (крепостные), составлявшие около тридцати процентов всего населения, были свободными людьми, принадлежавшими к жестоко угнетаемому классу безземельных крестьян. Не являясь членами клана, они не получали свою долю при распределении земли и не получали преимуществ от социального обеспечения в кальпулли. Они не были рабами, но не были и полноправными гражданами, многие майеки не принадлежали к племени ацтеков и были новоприбывшими в долине или потомками покоренных племен. Рабы же вообще жили недолго, чужеземцы, считавшиеся варварами, и военнопленные, в принципе обреченные погибнуть на алтарях, — были потенциальными жертвами, и большинство из них стоически оканчивали свою жизнь на окровавленном камне на вершине пирамиды.
Район, где находится главный храм, выглядел как прямоугольник размером 350 на 300 метров. Он был огорожен каменной стеной, украшенной змеиными головами. Три дороги, превращенные в главные улицы, сходились у ограды и заканчивались возле укрепленных ворот в Змеиной Стене. Самыми красивыми были Ворота Орла, над которым возвышался огромный каменный орел, а по бокам от него — ягуар и медведь.
За оградой находились храмы наиболее важных богов. Здесь также стоял постамент с уложенными в ряд черепами принесенных в жертву людей, чуть поодаль — камень с прикованными к нему пленниками, предназначенными для гладиаторского жертвоприношения. Возле ворот располагалась площадка для ритуальной игры в мяч. Тут проходили матчи местных популярных команд: орлов и ягуаров. В меньших по размеру окружающих зданиях были склады, жилища жрецов, комнаты для постящихся и кающихся, а также жреческие школы.
Главным сооружением в городе был Великий Храм — пирамида основанием 90 на 70 метров (не считая окружающей ее платформы) она возвышалась пятью ярусами на высоту около 30 метров, как восьмиэтажный дом. Обильно пролитая кровь засыхала слоями на верхних ступеньках храма — пролитая днем ложилась на утреннюю, свежая поверх застывшей. У фасада бок о бок шли две лестницы с балюстрадой, оканчивающейся у подножия храма огромными змеиными головами из раскрашенного камня. Наверху балюстрады изменяли свой наклон и становились почти вертикальными, образуя четыре постамента, или платформы. На каждом из таких постаментов располагался скульптурный знаменосец, вырезанный из камня в виде сидящего индейца, обхватившего руками колени. Возле храмов стояли каменные плиты для разделки человеческих тел и кувшины с водой для приготовления человеческого мяса — неотъемлемая процедура жестоких ритуалов. На внутренних поверхностях стен и деревянных частях храмов были вырезаны изображения богов. И всюду кровь и запах, хуже, чем на мясокомбинате. Ветерком разносился омерзительный смрад разлагающихся человеческих сердец, вырванных из груди у жертв и брошенных еще бьющимися в Орлиную Чашу, где им предстояло сгнить.
На центральной площади Теночтитлане большие группки жрецов в темных одеяниях — волосы их были испачканы запекшейся кровью, уши изувечены во время церемоний, упорно делали вид, что занимаются каким-то делом. От каждого из жрецов исходил ритуальный «запах дохлой собаки». Они бродили, разжигали кадильницы, украшали гирляндами из цветов головы гигантских змей, которые снизу ограничивали балюстраду крутой лестницы, ведущей наверх пирамиды. В центре площади под жаркими солнечными лучами серебристо посверкивали свежепобеленные два главных храма Солнца и Луны. Справа от пирамиды возвышались стены, за которыми располагались глинобитные покои правителя Анауака — «страны у вод» — Мотекусомы Шойокоцина (Младшего, в отличии от своего деда, прозванного Старшим).
Уже давно нагрелись и раскалились каменные плиты из белого известняка, которыми был выложен пол на главной площади Теночтитлана. Солнечный свет щедро заливал стены дворца, покрытые каменной резьбой плоскости пирамид, ложился на жертвенник, расположенный у спуска к каналу; на громадную стойку для черепов,(на одном пруте нанизывали до двадцати штук), разложенных там в строгом, по годам, месяцам и дням порядке. Воздух, пропитанный ароматом курящейся в кадильницах драгоценного копаля, пахучим дымком костров, уже заметно подрагивал от жары, обнаруживал свою весомую и животворящую силу. Храмы Уицилопочтли и Тлалока, воздвигнутые на вершине главной пирамиды, казалось, парили в пространстве. В колеблющемся воздухе трепетали таинственные символы священных календарей, выбитые на округлых каменных плитах, стоймя расставленных по периметру площади. — шел «Первый день тростника» тринадцатый год с начала эры науа.
Во внутренних покоях глинобитного дворца правителя было относительно прохладно, но немного темно. Крыша дворца поддерживалась деревянными колоннами, покоящимися на каменных блоках. Весь он был словно сотами, заполнен комнатами. В углу одной из комнат дрыхнул, свернувшись клубочком, большой дикий кот — оцелот. В казавшейся пустой из за отсутствия мебели комнате, босиком (велели оставить сандалии перед входом), в плаще из пальмовых листьев (ацтеки называют такие дождевой плащ), стоял усталый гонец, только что прибывший с побережья. На его смуглой груди висел набитый табаком мешочек из шкурки оцелота. У стены, в таких же плащах и набедренных повязках, почтительно склонив головы, стояло еще несколько индейцев. Это были важные господа, советники Мотекусомы. (На аудиенцию у императора, всем полагалось являться в скромной одежде). Смесь изысканных кулинарных ароматов, витала в воздухе. Впереди возвышалась ширма из перьев — вся её ширь представляла из себя необыкновенно яркую картину, изображавшая победу взмывающего в воздух орла. В когтях царственная птица держала ядовитую змею.
Гонец осторожно глянул перед собой. В двух шагах от него, на возвышении, на низком широком мягком мате сидел сам великий Мотекусома. Тут все, в равной степени богатые и бедные, спали на тростниковых циновках. Такие же циновки, уложенные на деревянные или земляные помосты, заменяли ацтекам стулья. Сверху голову правителя, от сыпавшегося с потолка мусора, прикрывал великолепный балдахин из зеленых перьев, богато украшенным золотой и серебряной вышивкой, со свисающей каймой из жемчуга и нефрита. Верховный правитель был несколько светлолик для индейца (пользовался гримом, нанесенным на кожу мелом), на подбородке он заботливо выращивал редкие длинные волосы. Всего там было шесть волосков, но правитель уже добился их длины в целых 20 сантиметров. Это был знак его родства с богами, с великим Кецалькоатлем! Недаром про этого правителя такая великая слава идет, что он весьма сведущ в тайных знаниях и любим богами. А так правитель был обычным индейцем, человеком среднего роста, худощавым, пропорционально сложенным, на вид лет сорока, с довольно темным цветом кожи. Волосы на голове он предпочитал носить короткие, а его продолговатое лицо светилось весельем, никак не гармонировавшим с данной ситуацией. Великий правитель уже несколько налакался пульке и распространял вокруг стойкий запах перегара. На одном лишь Монтесуме были сандалии, тогда как другие стояли босиком.
— Расскажи мне, что ты видел на морском берегу? — спросил Мотекусома. Хриплый голос у него был тихий, неразборчивый, так что приходилось внимательно прислушиваться к словам.
— Господин наш и повелитель, прости мою смелость. Я прибыл из Миктлана Куахтлы. Мне, там было поручено следить за морским побережьем. Там я увидел нечто, напоминающее не то гору, не то большой холм, шевеливший морскую гладь и не пристающий к суше. За первой горой двигалась другая… Всего их было десяток и ещё одна. Подобного мне не приходилось видеть, — гонец сделал небольшую паузу, сглотнул слюну, потом смиренно добавил. — С той поры мы все пребываем в большой тревоге.
Далее гонец начал охотно пересказывать увиденное, щедро вставляя в свое повествование слухи и сплетни, которые он где-то слышал сам, и видения, которые иногда являлись ему в наркотических галлюцинациях и пьяных кошмарах. Мотекусома слушал это энергичное и эмоциональное повествование, тем временем перебирая листки туземной бумаги сделанные из древесной коры, и покрашенные сверху мелом, и тревожно всматриваясь в изображения. Там в странных каракулях угадывались какие-то чуды-юды, явно неприятные при ближайшем знакомстве. Когда гонец закончил пересказывать свой многосерийный сериал ужасов, один из побледневших советников (в носу его была продета бирюзовая пластина, на груди красовалось черное обсидиановое зеркало) не сдержался:
— Что же теперь будет? Чужеземцы придут сюда? Обратят нас в рабство? Принесут в жертву? Убить их! Убить их сразу!.. Пусть их сердцами насытятся боги. Нужно спросить у гадальщиков.
Мотекусома задумался. Опять гадальщики! Прорицатели, властитель мертвых их раздери! Послушать их, так его, Мотекусомы, песенка уже давно спета! Им только плати, чтобы они отвели беду. Одни говорят одно, другие вещают другое — кому же верить? Этим базарным фокусникам? Примитивным шарлатанам? Для них любой пустяк — повод для запугивания людей, чтобы вымогать у них богатые дары. Только великие боги могут дать ответ, что означают все эти знамения, так нелепо обрушившиеся на подвластную ему страну. Одно время казалось, что Мотекусоме удалось задобрить богов. Он принес в жертву несколько сотен человек. Было видение, что повелители неба приняли эти жертвы и, насытившись, они решили отвратить печальный жребий. Но нет, пришельцы не исчезли, не растворились в воздухе, словно полуденный мираж, а продолжают топтать его землю.
Но колдунов все же призвать не помешает, хотя это и не помогает. Пусть колдуны превращаются в оборотней и, рыскают по ночам, в обличье ягуаров, койотов или хорьков. Говорят, что они обладают даром излечивать больных и способны истреблять целые семьи — это уж как подскажет им настроение. Раз они умеют путешествовать в соседние миры и приносить оттуда тамошние тайны, при помощи наркотиков, то пусть еще раз поищут нужные ответы. Похоже, нужно еще выпить пульке, чтобы хорошо прочистить мозги. «Гневный господин» предался своему пессимистическому настроению, лучше «с восхищением взирать на все, что неминуемо должно случиться». Так этот день и прошел. Монтесума громко пел популярные песни:
Через пару дней во дворце происходило совещание более расширенного состава, где уже заслушивали самого посла Теутлитля, впрочем, ничего особо нового посол не рассказал, а лишь еще более запутал дело различными подробностями.