— Так Вы имеете удовольствие видеть меня у себя в Веракрусе! — радостно заявила она.
— И это все, что меня интересует, моя маленькая поклонница стеклянных ожерелий, — говорю я, обвивая рукой ее шею, когда мы снова устроились на циновке.
— Слизывай мед, чужестранец, и не задавай вопросов — заявила моя индейская принцесса. И вскоре в темной комнате раздались томные вздохи и стоны, иногда прерываемые площадными ругательствами. Меня это очень даже устраивало — ничто мне так не по душе в прекрасном поле, как ненасытность, особливо, когда речь идет о девчонке сильной и гибкой, словно дикая пантера.
Это маленькое приключение безмерно вдохновило меня и скоро мое скромное жилище в Вера-Крусе украсилось прелестной новой служанкой.
Касик тотонаков все больше и теснее сотрудничал с нами, обещая стать нам «братом». Конечно, эти тотонаки сильно боялись Мотекусомы, который мог в любую минуту обрушиться на них с многочисленным войском ацтеков. Во всяком случае, они сделали все, чтобы породниться с нами: привели восемь своих девушек, все дочери касиков, в богатых уборах и с множеством украшений, и передали их испанским командирам в жены.
Одна из них, племянница толстого касика, богатая наследница, была предназначена самому Кортесу, который принял ее с радостью, но заявил, что, прежде всего, и девушки, и весь народ должны отказаться от своих идолов и стать христианами. Все их мерзости, сказал Кортес, должны быть немедленно прекращены; тогда только мы с ними породнимся и впоследствии наградим их многими новыми землями. Но касики, жрецы и знатные индейцы с ужасом возопили, что им невозможно остаться без своих идолов и жертвоприношений, так как это их божества, которые всегда и все время давали им и урожаи, и мир, и все необходимое.
«Мы не верим, — говорили тотонаки, — мы боимся».
Но и веселится они тут тоже любят, да и выпить не дураки. В дни празднеств они приносили служителям храмов кур, собачек и перепелок, приносили свое вино и хлеб, и все напивались допьяна. Покупали для торжества охапки роз и сосуды с благовониями и с какао, а также фрукты. На празднествах часто раздавали гостям коврики, и устраивали дискотеки, те плясали на них днем и ночью, пока не падали от усталости или от хмельного.
Далее произошло все так же, как на острове Косумель: идолов разбили и осколки бросили вниз, по ступеням. А были эти жалкие идолы страшны лицом и уродливы телом. Перед многими идолами приносили в жертву гадюк и других змей, некоторым надевали на шею ожерелье из гадючьих хвостов, так что зрелище было омерзительное. Вой и плач индейцев тут же наполнили воздух; жрецы по-своему молились, чтобы повергнутые идолы не мстили им за поношение; кое-где засвистели стрелы оскорбленных тотонаков. Тогда испанцы схватили толстого касика, 6 жрецов и множество знатных индейцев, и Кортес объявил им, что их казнят, если они не заставят своих прекратить нападение. Это удалось. Сильно помогла наша помощница индианка Марина, она воззвав к небесам, указала на разбитые обломки и спросила местных — где же обещанная месть? Где наказание? Не будет его, так как эти боги ложные, а касику она между делом напомнила, что сделает с ним и его народом Мотекусома, если «каштилтеки» откажут ему в помощи. Все понемногу успокоилось.
Кортес велел четырем жрецам постричься, помыться, одеться в чистые белые одежды и заботиться о чистоте и красоте нового храма, ежедневно украшая его свежими зелеными ветвями, и служить изображению Богородицы. А чтобы они не ленились, и за ними был надзор, он поселил при храме нашего старого хромого инвалида, Хуана де Торреса, из Кордовы. А тот человек суровый, словно настоящий мужик из Челябинска! Но все меньше и меньше людей пригодных для битвы остается в нашем войске. Опять было приказано нашим плотникам сделать крест, также решено было также вместо ладана употреблять местные курения, а свечи выделывать из туземного воска, употребления которого местные индейцы не знали.
Если убрать у индийцев их идолов и кровавые жертвоприношения, то в остальном они живут сейчас и будут жить дальше, на радость католическим монахам, словно христианские подвижники, суровые аскеты. В своей жизни они довольствуются малым, столь малым, что едва имеют во что одеться и чем пропитаться. Еда у них до крайности скудная, то же можно сказать и об одежде; для сна у большинства и целой циновки не найдется. Прикрывшись ветхой накидкой, они ложатся спать, а проснувшись, уже готовы работать, им нет труда или помехи в том, чтобы как-то по-особому одеться или раздеться. Они терпеливы, чрезвычайно выносливы, покорны как овцы; не помню, чтобы я когда-либо замечал у них злопамятство; они смиренны, всех слушаются, то ли по необходимости, то ли по доброй воле, и умеют только служить, да трудиться. Каждый знает, как сложить стену, построить дом, свить веревку, все владеют такими ремеслами, большого искусства не требующими. Удивительно их терпение и выносливость: в болезнях тюфяком им служит жесткая земля, о белье и речи нет, в лучшем случае подстелят дырявую циновку, а под голову кладут камень или кусок дерева, многим же и голову не на что приклонить, так и лежат на голой земле. Дома у них очень маленькие, некоторые покрыты земляною кровлей, некоторые — соломой, иные похожи на келью святого отшельника и больше напоминают могилу, нежели дом.
ГЛАВА 8
На следующий день была торжественная месса, при которой присутствовали все индейцы во главе с касиками и восемью девушками, которые тут же были окрещены, а затем и распределены между нами. Племянница касика, ныне донья Каталина, была очень некрасива, но Кортес принял ее, не морщась; зато другая, донья Франсиска, была очень хороша, и ее получил опять Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро. Как меня достали эти дележки. Наплевать мне на племянника Медельинского графа!
В Вера Крусе уже ожидал нас корабль, прибывший прямо с Кубы. Командовал им Франсиско де Сауседо, которого называли «Щеголем», и с ним вместе прибыли Луис Марин, и десять человек солдат. Главнейшей их новостью было, что Диего Веласкес получил назначение губернатора Кубы, и окрестных земель, а также разрешение торговать где и как ему угодно, и по своему усмотрению основывать новые города. В том числе и здесь, то есть опять мы находились на его территории. Все это немало подняло дух его сторонников.
Тем временем постройка крепости уже окончилась, и испанцам стало тягостно длительное бездействие. Почти единогласно, поэтому, все заявили Кортесу, что пора пощупать великого Мотекусому за вымя, и убедиться, так ли велика его мощь, как все тут говорят. Флаг Вам в руки. А перед этим походом следовало бы направить к королю в Испанию точную реляцию о всех событиях, послав также в подарок Его Величеству все золото — не только от Мотекусомы, но и то, какое мы все выручили от обмена. Кортес тут же согласился с этими предложениями. Он же, через своих друзей, их и выдвинул.
— Одно лишь только кажется мне неподходящим: если каждый из нас возьмет приходящуюся ему долю добычи, то для государя не так уж много останется — все это время прилюдно сетовал наш предводитель.
А посему он предложил Диего де Ордасу и Франсиско де Монтехо, как ловким и оборотистым дельцам, в отдельности переговорить с каждым из солдат, не пожелает ли он отказаться пока от своей доли. Всем, конечно, было ясно, что первый подарок Его Величеству должен был быть весьма значительным, а посему всем и пришлось согласиться на отказ, что они и закрепили своей подписью. Никто не увильнул. Даже инвалид, старик Эредиа из Бискайи, чье лицо было изрыто оспой, борода всклочена, одна нога короче другой, принес и положил в общий котел сережку из низкопробного золота, вмененную у туземцев. Пришлось и мне кое-что выделить, чтобы не быть белой вороной.
Кортес знал, что золото покупает все и вся и сильные мира сего не смогут устоять перед ним. Но как сумел Кортес убедить своих людей, которые также были охвачены общей жаждой наживы, добровольно лишиться своей законной части добычи? Просто, в два этапа. Вначале он закрыл глаза на подпольную меновую торговлю с индейцами, которая была официально запрещена. Каждый норовил из-под полы обменять пустую стеклянную побрякушку на браслет, кольцо или кулон. Кортес «не замечал» этого личного обогащения своих людей, но взамен отданных королю трофеев сумел нарисовать испанцам яркие картины замечательного будущего, сулившего еще большие выгоды. Тогда же выбрали и двух уполномоченных для поездки в Испанию. Выбор пал на благородных господ: Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро (ну конечно же!) и на Франсиско де Монтехо. Им дали лучший наш корабль, двух штурманов между прочим, и Аламиноса, пятнадцать матросов и достаточное количество припасов.
Сам Кортес написал весьма пространное донесение Его Величеству, которое подписали власти нового города и десять выборных солдат, а капитаны и солдаты составили еще и от себя большую, тщательную бумагу, разделенную на множество глав. Там изобразили и громадную величину новых стран, а также их нравы и обычаи, верования, одежды и, конечно, и самих жителей, четырех из которых (мы их освободили в Семпоале из клеток, где их откармливали для жертвоприношения) послали для образца. Написали о четырехстах пятидесяти солдатах, которые, окруженные целыми враждебными мирами, готовы сложить свои кости во славу Бога и королевской короны, лишь бы во главе их был Кортес, самый лучший из генералов. Вышло так складно, что происки Веласкеса и его креатур тоже были выставлены в должном свете. Кортес при этом скромно умолчал, что берет себе долю в добыче такую же, как и сам король, а также о своих предшественниках Грихальве и де Кордове, приписав себе одному открытие новых земель. Кто первым встал, того и тапки!
Добычу погрузили на каравеллу, препоручив ее двойному надзору высокопоставленных представителей муниципального совета — предводителя сторонников Веласкеса Монтехо и с другой стороны Портокарреро. Кортес и здесь сумел извлечь для себя выгоду: он надолго избавлялся от Монтехо, которого он назначал своим поверенным при Карле V, и приставлял к нему своего преданного друга Портокарреро, дабы быть уверенным, что ценный дар попадет в руки испанского короля. При этом Кортес возвращал себе Марину; бывшая сожительница Портекарреро станет его фавориткой, его спутницей во всех походах, его официальным представителем, его советницей в делах с туземцами и, конечно, его большой любовью.