Непрошеные слезы подступили к глазам. Фемистокл мечтал именно о таком ответе, но реальность обрушилась на него и придавила. Все могло обернуться иначе. Ксеркс потерял в Греции очень многое. Он вполне мог приказать убить Фемистокла и отослать его голову в Афины. С этим напряжением Фемистокл жил во все время бесконечного похода вглубь страны. Теперь оно ушло, и у него поплыло перед глазами.

– С тобой все в порядке, Фемистокл? – спросил Ксеркс с беспокойством в голосе. – До́лжно ли было дать тебе отдохнуть?

– Великий царь, мне никогда не было так хорошо. Благодарю тебя за щедрость и великодушие. Вот только… есть ли здесь вино?

Фемистокл окинул взглядом город, напомнивший ему Спарту, – такой же широкий и так же лежащий в низине: с одной стороны – зеленая гора, с другой – десять тысяч семей на улицах и рынках, отданных ему во владение. Он занял дворец на склоне холма – из-за открывающегося оттуда вида. Дворец был пустой, но обставлен мебелью, как будто его предыдущий владелец только что ушел. Спрашивать об этом человеке Фемистокл не стал, подозревая, что и сам знает ответ. Царь дает – царь и забирает.

Три домашних раба принесли блюда с виноградом и сыром и кувшин вина, не уступающего лучшим из тех, что он пил в Афинах. Фемистокл знал, что пьет слишком много. В первые недели он едва не утонул, но каким-то образом вынырнул, несмотря на весь груз сожаления.

Больше занять время было нечем, и вечера растягивались в бесконечность. Дни были приятно теплыми, хотя, насколько он понимал, стояла осень. Его заверили, что зимой придут холода. Жаловаться он не мог, хотя мечта потускнела уже через несколько дней. Все складывалось не так, как он надеялся.

Ксеркс сделал его правителем или сатрапом – для описания своего положения он мог использовать любое из этих слов. В действительности все обстояло несколько иначе. У него была стража, но преданностью она не отличалась. По-гречески они не говорили, а на выученные им персидские слова реагировали медленно или вообще никак. При этом всем своим видом выражали откровенное презрение. Временами они полностью его игнорировали и просто стояли с каменными лицами. Избавиться от них и заменить другими Фемистокл еще не пытался. Мало того, он почти не сомневался, что они в любом случае не уйдут, а его попытка лишь явит масштабы разыгрываемого здесь фарса.

Даже его рабы были не его. Они ухаживали за живыми изгородями, которые уже стояли до него и, несомненно, будут стоять после. Они услужливо подавали еду и вино, но не встречались с ним взглядом. Он чувствовал себя пленником.

Фемистокл подумал о сокровищнице, которую ему показали в первый день. Приятное воспоминание вызвало улыбку. Начальник стражи открыл замок на больших железных дверях, и Фемистокл вошел в комнату с небрежно сваленными в кучи золотом и серебром. Здесь хранилось огромное состояние, равного которому ему еще не приходилось видеть. В тот момент он поймал себя на том, что размышляет, как бы доставить все это в Афины.

При мысли об этом улыбка рассеялась, и он опустошил чашу, не заметив, как ее снова наполнили. Возвращения домой не будет, это было ясно. Каждые несколько дней великий царь вызывал его к себе во дворец, чтобы выставить напоказ перед друзьями, приближенными и родственниками, словно какую-то диковинку, птицу в золотой клетке. Фемистокл верил, что радость молодого царя вполне искренняя. Просто он пришел в последний в своей жизни дом. Больше не будет ни вызовов, ни испытаний, ни триумфов или катастроф – ничего и никогда. Все оставшиеся годы – это вид из дворца и выпитое вино. Он поморщился.

– Не нравится, господин? – спросила рабыня.

Переводчик повторил ее слова скучным, монотонным голосом, который Фемистокл уже начал ненавидеть. Чтобы не чувствовать себя беспомощным, он занимался персидским. Слишком многие знатные друзья царя полагали, что в мире существует только один язык. Они задавали ему вопросы на своем родном языке и принимали оскорбленный вид, когда ему приходилось пожимать плечами или искать писца, который знал греческий.

Фемистокл вздохнул про себя. Он уже знал почти всех их по именам, но эту рабыню видел впервые.

– Все хорошо, – покосился на нее Фемистокл. – Нет, я просто подумал о прошлом.

Она подождала, пока слова будут переведены, вежливо кивнула и отступила. Он выругался себе под нос. Разговаривать в таких условиях просто невозможно. Теперь он ощущал себя таким же одиноким, как и во время путешествия сюда, вот только той отчаянной надежды, которая поддерживала его в пути, уже не было. Никому другому и в голову бы не пришло отправиться в Персию, в самое сердце империи и ее главного города! А вот ему пришло, и теперь он здесь. Как бы все ни складывалось, какие бы силы ни противостояли ему, он никогда не сдавался. Такой ему достался дар – и он побеждал, снова и снова, благодаря этому дару.

Большой план состоял в том, чтобы напомнить Ксерксу о долге, по крайней мере о том долге, как понимал это царь. Фемистокл отдавал себе отчет в том, что дело рискованное, но в отсутствие друзей больше обратиться было некуда. Если все пройдет успешно, можно подумать и о том, как привезти сюда семью. Он огляделся. Последний правитель города жил в этом же роскошном доме. Конечно, он знал имена своих рабов. Наверное, его дети бегали во дворе и в галереях. Однако же в один прекрасный момент его просто не стало – по прихоти царя. Как долго, спрашивал себя Фемистокл, он будет новинкой при царском дворе, прежде чем внимание Ксеркса привлечет кто-то другой. Холодок пробежал у него по спине. Находясь так далеко от дома, Фемистокл твердо знал одно: при всех своих титулах, при всем богатстве ему не уехать отсюда.

Кто-то откашлялся у него за спиной, и он обернулся. Управляющий. Тоже доставшийся в наследство и распоряжавшийся в доме так, как будто это он был здесь хозяином, а Фемистокл – беспокойным гостем. Сейчас он стоял навытяжку, и недоброе предчувствие сжало сердце грека.

– Сатрап Фемистокл, твое присутствие требуется…

– Да, во дворце, у царя… – прервал его Фемистокл, вставая.

Он на мгновение ухватился за спинку стула, сознавая, что немного пьян. Прошло несколько дней с тех пор, как Ксеркс в последний раз выставлял напоказ это чудо Афин и запада, человека, верящего в демократию и другие странные вещи. Наверняка еще одна группа царевых родственников и прихлебателей явилась поглазеть на чужестранца и послушать его чудной язык. Он вздохнул. В прошлый раз гости принесли копье-дори и потребовали показать, как им пользуется гоплит. Это было… Он поежился.