К вечеру Фемистокла искупали и выдали ему новую одежду и сандалии. Рабы правителя трудились над ним, как скульпторы, выискивая мельчайшие частички грязи, а затем удаляя их с помощью щеток, масел и даже крошечных зубчиков из слоновой кости, которыми обработали его уши. Грязи на нем оказалось столько, что вода в огромной ванне почернела; пришлось ее слить, а потом наполнить ванну заново. Три молодые женщины, работавшие молча и проворно, занялись его волосами. Их пальцы дразнили его, распуская косу, сражаясь с узелками. Волосы долго расчесывали, у него даже слезы подступили к глазам, а в конце он не выдержал и рассмеялся – таким нелепым ему представилось его положение. Женщины улыбались вместе с ним, но работу завершили безупречно.

Сменивший их брадобрей постриг волосы, роняя на мраморный пол густые золотистые и серебристые пряди. Фемистокл заметил, что их собрали и завернули в ткань, – вероятно, в этих краях такое было редкостью. Он отказался от прически в персидском стиле, хотя брадобрей даже покраснел, пытаясь настаивать и указывая куда-то за пределы комнаты, где они находились. В конце концов его пришлось шлепнуть по руке, после чего он отступил с выражением оскорбленного достоинства.

Оставшись один, Фемистокл уже собирался поспать, когда прибыл правитель. Он был сильно взволнован и даже дрожал от волнения. Фемистокл почувствовал, как прилив страха смыл усталость. Неужели его вытащат сейчас и казнят? Он сжал кулаки, когда перс забормотал что-то по-гречески.

– Ты чистый! Лучше, намного лучше. Ты должен пойти со мной прямо сейчас. Пожалуйста, сюда. Великий царь пожелал увидеть тебя. Я думал, что это произойдет только завтра, но великий царь знает твое имя! Он даже прислал своего распорядителя, чтобы сей же час доставить тебя к нему. Поторопись!

Фемистокл позволил вывести себя из комнаты. У него засосало под ложечкой, но, по крайней мере, он снова был чист. Найти бы еще мех с вином, и тогда можно было бы даже получить удовольствие от того, что будет дальше. Он знал, что персы выращивают виноград и делают вино. До войны их лучшие красные вина каждый год доставляли в Афины. Он причмокнул губами – добрый глоток притупил бы страх.

Вечер уже клонился к ночи, когда он вышел из дома и увидел во дворе небольшой отряд. Дом и окружавшие его сады находились в черте города, но Фемистокл не имел ни малейшего понятия ни о планировке, ни даже о размерах Персеполя. Они вышли за ворота, и стражники взяли его в кольцо; подошвы их сандалий громко застучали по каменной дороге.

Проходя по городу, он видел длинные улицы, торговцев и прохожих, останавливающихся при взгляде на вооруженных людей. Фемистокл шагал вровень с правителем, который уже вспотел, хотя вечерний воздух дышал прохладой. Фемистокл был рад, что с ним нет шурина из Сардиса, угрюмого попутчика, общество которого пришлось терпеть более трех месяцев. Он надеялся, что проводника отправили обратно, не заплатив ни монеты.

Фемистокл понял, что и сам вспотел, когда стражники зажгли факелы, чтобы лучше видеть дорогу. Улицы погрузились во тьму, как будто жители этой части города легли спать, и вокруг никого не было. Хотя, возможно, они просто предпочитали не встречаться с вооруженными людьми. Фемистокл нервно сглотнул. Кто знает, каким предпочитает видеть его Ксеркс – живым или мертвым. Он никогда не встречался с молодым царем и мог судить о нем лишь на основании его поведения в одном-двух эпизодах во время войны. Фемистокл вознес молитвы Афине – вот только могла ли она услышать его так далеко от дома?

Он прошел через ворота, каждая колонна которых имела полное право называться самостоятельным строением, белеющим в темноте. Послышались голоса – спрашивающие и отвечающие. Его сопровождающие тем же мерным шагом поднялись по широким ступеням и двинулись дальше – мимо стражников, по галереям из зеленого мрамора. Воинов в его группе постепенно меняли другие люди – в форме и без. Слуги? Придворные? Все происходило словно в тумане. По крайней мере, Омид… Фемистокл забыл полное имя этого человека. По крайней мере, он оставался рядом, хотя и нервничал все сильнее.

Огромные двери впереди открылись так, чтобы идущим не пришлось ни останавливаться, ни даже замедлять шаг. Свет лился на каменный пол, отполированный настолько, что Фемистокл видел в нем отражения факелов, похожие на движущиеся искры. Он шел по залу мимо замерших неподвижно мужчин и женщин, поглядывая по сторонам, видя чужие лица и странные одеяния. Когда правитель города наконец замедлил шаг, Фемистокл уже запыхался. И как же это он успел так ослабеть?

В дальнем конце зала с золотого трона поднялся и спустился по ступенькам человек. Кто это, Фемистокл понял, когда правитель города прошептал молитву. Мгновение спустя все остановились и упали животом на мрамор. Они находились в присутствии Ксеркса, великого царя Персии.

Фемистокл, поколебавшись, лег рядом с ними. Он поклялся, что сделает это, и был рад, что здесь нет Аристида с его комментариями. Как-никак он был далеко от дома и в душе надеялся на что-то вроде милосердия.

Царь приблизился к ним вместе с каким-то человеком и заговорил по-персидски. Переводчик повторил его слова на греческом.

– Встань. Ты можешь встать. Я слышал, что ты проделал долгий путь, чтобы увидеть меня, – сказал Ксеркс.

Молодой царь улыбался, но Фемистокл, поднявшись, не смог решить, было ли это выражением невинной радости или какого-то более мрачного восторга.

– Я не мог ждать до завтра! – воскликнул Ксеркс. – Ты – тот человек, который спас меня от гибели! Который предложил мне сдать большой флот при Саламине. Ты – первый в Афинах! Я приветствую тебя, Фемистокл!

Глаза у Фемистокла полезли на лоб, когда переводчик повторил слова, которые он так хотел услышать. Во время путешествия в сердце Персии он думал, как представит те же самые аргументы. Все, что Ксеркс знал о нем, – это два письма, которые он отправил ему. Если поставить правильный акцент, подать это можно так, что Фемистокл спас жизнь царю. После слов царя он испытал такое облегчение, будто встал под горный поток. Он пошатнулся, и Ксеркс взял его за руку. По залу пробежала волна удивления. Царь прикоснулся к греку в своем собственном дворце! Оставалось только надеяться, что это не какое-то большое преступление. Не зная ни языка, ни обычаев, Фемистокл был здесь словно ребенок.

– Великий царь, ты оказываешь мне честь своим милосердием. Я был изгнан собственным народом. Я думал… Я надеялся, что найду место… что меня примут при этом дворе.

Пока переводчик повторял эти слова, Ксеркс несколько раз кивнул и сказал:

– Из всех людей тебе я обязан больше, чем могу выразить словами. Я дам тебе три города, Фемистокл Афинский, чтобы ты правил ими как своими собственными. У тебя будет золото, драгоценные камни, десятки тысяч рабов. Я назначу тебя сатрапом моего трона, афинянин, чтобы воздать должное за все, что ты сделал. Если бы я знал еще нескольких таких, как ты, я бы не потерял бедного Мардония.