Эврибиад не сводил взгляда с человека, которого пришел убить.

– У нас есть договоренность, – хриплым от гнева голосом заговорил он. – И никого больше это не касается. Спрашиваю в последний раз, Фемистокл. Обнажи свой меч, или я просто убью тебя.

– Это бесчестно! – резко бросил Ксантипп. – И незаконно. Я запрещаю это. Если нападешь на афинянина, тебе придется отвечать перед собранием.

– Для меня никакого бесчестия не будет! – гневно возразил Эврибиад. – Я предупредил этого человека, что приду. Он согласился тогда, когда мог насмехаться надо мной! Что ж, я пришел! Пусть обнажит оружие, и я покончу с ним и отправлюсь домой. Остальное вас не касается.

– Он прав, – негромко сказал Фемистокл.

Ксантипп в смятении повернулся к нему, но Фемистокл поднял руку:

– По его меркам так оно и есть. Очень хорошо, спартанец. Что такое еще одна жизнь?

Фемистокл медленно достал меч. Клинок, едва длиннее предплечья, был предназначен рубить кости и плоть. Лучи полуденного солнца коснулись лезвия, и оно словно вспыхнуло. Ксантипп и Эпикл отступили на пару шагов, зная, что можно легко получить рану в чужой схватке.

– Позвольте мне сопроводить вас обоих к Пниксу! – снова попытался вмешаться Ксантипп. – Пусть это дело решит суд. Зачем убивать хорошего человека? Из-за чего?

Фемистокл понял, что все аргументы, все доводы исчерпаны. Он почти физически ощущал приближение смерти. Определенно, все, кто сталкивался со спартанцами в бою, чувствовали то же самое.

– Тогда начнем, наварх, – сказал он. – Делай то, за чем пришел.

Эврибиад кивнул. Он стоял обнаженный. Седые, с металлическим отливом волосы. Грудные мышцы немного обмякли; веснушчатая кожа местами провисла складками, но двигался он легко, и Фемистокл почувствовал, как внутри разливается холод.

Готовясь к поединку, противники размяли шеи и плечи. Фемистокл ждал первого выпада, чтобы оценить, насколько быстр спартанец. Когда же атака последовала, он едва не пропустил ее. Эврибиад подступал боком, как будто шел по невидимому кольцу на траве. В два быстрых шага он сократил дистанцию, и Фемистокл оказался в положении обороняющегося. Клинки звякнули один о другой, еще раз – и Фемистокл зашипел от боли, лезвие полоснуло его по ребрам. Рана была бы глубже, если бы он не успел отскочить.

Эврибиад не дал ему времени оценить рану. Спартанец пришел сюда не сражаться за очки, а убить человека. Клинки снова столкнулись, и Фемистокл ощутил, как обострились все его чувства. Ему удалось отразить два удара, но только ценой еще одной раны, на предплечье. Он поднял руку, и кровь потекла с локтя густыми каплями. Было больно, но гордость пострадала еще больше. Ему не хватало щита для защиты или какого-то преимущества перед злобным самолюбцем, режущим его на куски. Эврибиад снова теснил его, и Фемистокл вспомнил то единственное, что могло помочь, – афинскую хитрость.

Быстро наклонившись, он провел пальцами по траве и сжал кулак. Эврибиад усилил натиск, вынудив противника отчаянно обороняться. Спартанец, однако, заметил, как Фемистокл схватил что-то с земли, и когда афинянин взмахнул левой рукой, инстинктивно отпрянул в сторону, опасаясь пыли или камня. Но в кулаке ничего не было. Воспользовавшись мгновенным замешательством спартанца, Фемистокл шагнул вперед и нанес мощный левый перекрестный удар сбоку в голову. Получилось далеко не идеально, и, даже падая, Эврибиад сумел провести выпад и ранить противника в икру. Тем не менее он рухнул на землю всем своим весом и не смог сразу подняться, а лежал, тяжело дыша и моргая от солнца. Фемистокл приставил меч к его горлу и заглянул в глаза.

– Спартанцы не бьются на кулаках, – напомнил афинянин. – Твоя жизнь принадлежит мне, Эврибиад. Дай слово, что больше не будешь искать меня, и я оставлю тебя в живых. Сдайся.

Поверженный посмотрел в сторону, туда, где упал его меч. Глаз уже заплывал, а на щеке проступал большой синяк.

– Нет, – выдохнул Эврибиад.

Фемистокл кивнул и одним движением проткнул ему горло. После второго удара все звуки и движения прекратились. Выпрямившись, он посмотрел на красный от крови меч и бросил на траву, туда, где лежал другой.

Ксантипп заметил, что Фемистокла бьет дрожь – смерть только что дышала ему в лицо.