Эпикл поднял мешок, оставленный Периклом, и легко взвалил на себя.

– Все это нужно будет почистить, заточить и отполировать. Я напишу на щите имя твоего брата.

Перикл, стоявший в стороне, вытер глаза.

– Я сам это сделаю, – сказал он, протягивая руку. – Не хочу отдавать его доспехи кому-то еще.

Эпикл колебался лишь мгновение, прежде чем вернуть мешок. Перикл глубоко вдохнул – в воздухе ощущался запах свежего дерева, масла, новых трав. Мать, должно быть, работала день и ночь, чтобы переделать дом к их возвращению. На поле, где он учился ездить верхом, стояли новые столбы для забора. В душе, даже несмотря на потерю, колыхнулась надежда.

– Ты останешься на ночь здесь? – спросил Эпикл у Ксантиппа.

Друг взглянул на дверь, за которой скрылась жена, поморщился и кивнул:

– Скорее всего, да. Конечно, мы всегда рады тебе. Этого ничто не изменит.

– Нет… Найду место в городе. Хочу услышать подробности победы от тех, кто там был. Угощу ребят выпивкой – и сам выпью немного.

Ксантипп посмотрел на дочь и сына и провел языком по нижней губе. Колено пульсировало в такт сердцу. Он устал до мозга костей. Но долг был выполнен.

Мысль о том, чтобы провести ночь с убитой горем Агаристой отдавалась болью иного рода.

– Перикл, – наконец сказал он, – останься здесь с матерью и сестрой. Это приказ. Я пойду в город. Увидимся позже.

Перикл промолчал, не смея ответить. Настроение у отца немного улучшилось, и он не хотел рисковать. Сил не осталось совсем, только непомерная усталость, и он радовался возможности избежать грозы.

Обняв сестру, Перикл смотрел вслед двоим мужчинам, которые уже миновали ворота и шагали по дороге в город.

– Не могу поверить, что Арифрон не вернется, – внезапно сказала Елена. – Хотела показать ему дом. Я так много сделала, чтобы порадовать его… чтобы он улыбнулся. Теперь он не… Я никогда больше не услышу его голос и не увижу, как он смеется.

Перикл, необъяснимо чувствуя на себе пристальный взгляд брата, повернулся к дому и сказал:

– Арифрон знает. Он уже здесь. Думаю, добрался сюда раньше нас.

Ксантипп проснулся с именем сына на устах, выкрикнув его в панике, а затем внезапно устыдившись. Он не мог достать до Арифрона, не мог вернуть его. Не мог отменить ни одного дня, ни одного мгновения – ничего из того, что уже произошло. Он сел и застонал, почувствовал запах рвоты. Он всегда был привередливым и теперь поморщился от вони. Хуже, чем рвота. Обделался во сне! Да, иногда такое случается, когда человек выпивает сверх всякой меры, но с ним это произошло впервые. Конечно, все высохло, прилипло за ночь к одежде. Сейчас бы в море, где можно плавать. Ему нужны ведра и много воды, возможно река… Он огляделся, пытаясь понять, где находится. Прошло два дня с тех пор, как он вернулся в Афины… или… три? Уже не вспомнить. Он пытался напиться до смерти, но выпитое просто выливалось, и тогда он начинал снова. Как же хочется есть! Голова! Бедная голова. И нога как доска, колено совсем не гнется. Всякий раз, когда он двигался, перед глазами как будто вспыхивал свет.

До него дошло, что в комнате есть кто-то еще. Незнакомец лежал в углу напротив, его хитон задрался во сне. Рядом с ним сопела, как ребенок, женщина с вьющимися каштановыми волосами. Под глазом у мужчины был огромный синяк. Что это за люди, Ксантипп не помнил.

Он хотел позвать Эпикла, зная, что друг никогда бы его не бросил. Воспоминания вторглись вспышками, когда он с трудом поднялся на ноги и подавил крик боли, обнаружив, что нога едва сгибается. Судя по бледному свету и прохладному воздуху, было раннее утро. Желудок заурчал и колыхнулся. Нет! Ксантипп отчаянно поискал глазами подходящую емкость, но ничего не нашел и, согнувшись, выплеснул из себя струю желчи.