Ликующий Николка с краюхой хлеба, мокрое лицо матери. Возница избоченился, откачнулся, тянет вожжи куда-то вбок, в сторону, и то спрашивает о чем-то Николку, то возбужденно, взмахивая локтями, что-то говорит соседу, свидетелю-босяку в латаной линялой рубахе. С холма, с крутояра, телегу провожает тусклым меланхоличным взглядом бронзовая фигура Александра II.
«По указу его императорского величества Самарский окружной суд…» - всплывает в памяти фраза из журнала.
Неодолимо хочется понять механизм этой победы.
Как Ленин ковал ее?
Стратегией боя? Идея объединить два дела под общим решением, признанная сначала товарищем прокурора, затем судом, идет от Ленина. Объединение способствует полноте, полнота - оправданию?
Или же мощью и наглядностью аргументации?
Тогда какой именно?
Ленин делал в суде все необходимое для истины, для защиты. И не делал ничего лишнего. Второе было следствием первого. Все необходимое составляло цель, вело, определяло; ничего лишнего - шло от удивительной особенности его гения: находить в любом лабиринте кратчайшие пути к истине.
По делу Чинова, Лаврова, Куклевых ничего лишнего - означало все. Все, что возможно в обряде российского уголовного процесса, любой акт, любое доступное защите действие - все для исследования. Поле не вспахано, поле - пахать, перепахивать.
Л. Д. Добошинский, автор обвинительного акта и прокурор в суде, «сгибает выи» подсудимых под ярмо трех обвинений: кража гороха у Борисова, кража пшеницы у Никитина, кража разных вещей у Чибисова… Допрашивается Борисов.
Председательствующий, г. Ульянов, намерена ли сторона защиты предлагать вопросы потерпевшему?
Ульянов. Да, да. Непременно [64].
Перо секретаря нижет и вяжет черновую строку: «г. Ульянов изъявил… ранее того Борисов показал г. прокурору согласно с обстоятельствами дела».
Согласно с обстоятельствами дела - значит то же самое, что и следователю. О чем же тогда спросит молодой адвокат потерпевшего?
Добошинский спрашивал о преступниках - на кого потерпевший кладет вину за покражу.
После того как из потока казенных бумаг, расспросов о Добошинском, из его писем и служебных сочинений передо мной встала наконец живая фигура этого служителя самарской Фемиды, живо представилась и картина суда.
Борисов тугодумно молчит, отводит глаза на окно.
- На кого думаю? На тых вон… - кивает он, наконец, в сторону подсудимых.
- Прелестно, прелестно! - Добошинский мгновенно напускает на себя игривую, почти ласковую строгость. - А как с уликами, милейший? Пустое-то слово не бьет и не судит. Тут ведь строгонько, тут подавай улики…
Мужик в полном «нечувствии». Но стоит ему пробурчать под нос о пороше, о санном следе, что шел от его амбара к амбару Никитина, как прокурор тотчас же обрывает его довольным возгласом: