После этого начался следующий этап, длившийся около 1,5 лет, когда я отсылала диссертацию профессору в Москву и через 3–4 месяца получала её обратно. Замечаний по существу работы не было, но каждый раз требовалось очередное сокращение, что, конечно, было справедливым и облегчало восприятие. Наконец, он прислал «Отзыв руководителя» и дал добро на написание и отсылку в «Терапевтический архив» статьи по материалам диссертации. Поясню, что при профессоре Кравченко Л. Ф. существовало незыблемое правило: по завершению работы над диссертацией соискатель описывает её основное содержание в статье и отсылает в один из центральных журналов, чаще всего именно в «Терапевтический архив». Первым автором указывался руководитель, вторым – непосредственный исполнитель. Статья была принята, и публикация запланирована на март 1980 г.
Теперь можно было подумать и о защите диссертации, но когда я подошла с ней к председателю Ученого Совета д. м. н. профессору Таланкиной Т. Д. выяснилось, что у меня не хватает публикаций: была всего одна депонированная рукопись, а нужно было, как минимум, 3. Обычно об этом заботится научный руководитель, но профессор Кравченко Л. Ф. был в Москве, и его этот вопрос как-то не волновал. Институт был заинтересован в появлении новых кандидатов наук, и профессор Татаркина Н. Д. мне тогда очень помогла, посоветовав написать «методические рекомендации» по методикам, что я быстро и сделала, и подать пару тезисов в местные сборники.
Какие же, собственно, результаты я получила после 5 лет работы? Итак, цель моя была определить, имеет ли какое-то значение для науки и, главное, практической пульмонологии, определение активности маркерных лизосомальных ферментов. Сразу скажу, что в целом я была разочарована. Наиболее существенными выводами получились следующие (в сокращенном пересказе):
1. По уровню активности кислой фосфатазы (КФ) и кислой протеиназы (КП) можно оценивать выраженность и динамику деструктивных процессов в легких.
2. Активность кислой ДНК-зы может быть тестом аллергизации организма, так как было прослежено отчётливое повышение её при обострении атопической астмы и при эозинофилии в периферической крови.
3. Активность кислой РНК-зы, безусловно, каким-то образом связана с иммунными факторами, причем с различными и неоднозначно: высокий её уровень наблюдался как в острой фазе аллергической реакции, так и при состояниях, сопровождающихся длительной гнойной интоксикацией.
4. При назначении глюкокортикоидов больным бронхиальной астмой активность КФ и КП достоверно снижается, исходно низкая активность ДНК-зы приближается к норме, а уровень РНК-азы остаётся повышенным.
Оценив всё-таки относительную сложность предлагаемых реакций определения активности КФ и КП и их диагностическую значимость, приходится признать, что судить о выраженности деструктивных и аллергических процессов в лёгких можно и по общепринятым клиническим критериям, показателям острофазовых тестов и рентгенологической картине в динамике. Какие-то особые преимущества не обнаруживались. Что касается активности ДНК-азы и РНК-азы – вопрос интересный, но для его более полного изучения и доведения до медицинской практики необходимо было бы параллельно проводить исследования иммунитета. Для меня это было не осуществимо, и вопрос отпал сам собой.
В марте 1980 г. состоялась защита диссертации, прошла она успешно, члены Ученого Совета были настроены благожелательно. Моим первым оппонентом была известный учёный, д. м. н. профессор из Благовещенского мединститута, где сильная пульмонологическая школа, Ландышева Ирина Васильевна. Она не прислала мне отзыв заранее, как это, в общем-то, положено, а привезла с собой накануне защиты. Хотя заключение и было положительным, но вопросов отзыв содержал очень много, и я старательно на все их ответила, не произнося обычной фразы: «Спасибо, мы учтем Ваше замечание в дальнейшей работе».
На следующий день после защиты заведующая кафедрой профессор Татаркина Н. Д. пригласила меня в свой кабинет и сказала, что не против моих дальнейших занятий наукой, поскольку на кафедре может быть и второй профессор.
Становлюсь педагогом
В марте 1980 г. исполнилось 3 месяца, как по решению администрации института состоялся раздел нашей кафедры госпитальной терапии. Образовалось две кафедры: внутренних болезней № 1, располагавшаяся на базе Краевой больницы, во главе с доцентом Сухановой Г. И., и внутренних болезней № 2 (в БМСЧР), которой и пришла руководить профессор Таланкина Татьяна Даниловна. Сотрудники тяжело переживали этот разрыв, большинство стремилось остаться с Галиной Ивановной. Когда же Г. И. Суханова спросила меня, где бы я хотела работать, я сделала самую большую ошибку в своей жизни, сказав, что раз я занимаюсь пульмонологией, а в Краевой больнице этого отделения нет, то мне придётся оставаться на базе БМСР, т. е. на кафедре внутренних болезней № 2.
К этому времени я уже проработала на кафедре ассистентом почти два года (к слову, зарплата ассистента кафедры в то время была ровно в 2 раза выше зарплаты врача), вела занятия со студентами 5 курса, приобрела кое-какой опыт преподавания. Так получилось, что по приходу на кафедру меня сразу «бросили как котёнка в воду». Один цикл практических занятий со студентами 5 курса я с учебной целью поприсутствовала на занятиях у доцента Легконоговой Евгении Григорьевны. Следующий цикл я вела сама, но ко мне и к ещё одной преподавательнице, которая тоже работала на 5 курсе, на каждое занятие приходили коллеги, все по очереди. Это была подготовка к кафедральному совещанию по методике обучения на 5 курсе. Таким образом, мне пришлось выдержать «открытые уроки» в течение 10 дней. Конечно, на публику работать труднее, даже хорошо подготовившись, зная и сам материал и досконально заранее разобравшись в тематическом больном, но с другой стороны, доброжелательные замечания коллег были только на пользу. После такого испытания я поверила в себя и стала гораздо уверенней.
После защиты, освободившись от тяжёлой ноши, в которую за эти годы превратилась моя кандидатская диссертация, я с увлечением занялась преподаванием. Так осуществилась моя детская мечта – быть и учителем, и врачом одновременно. Отношения на кафедре были замечательные и, главное, было у кого учиться: исключительно эрудированная и всегда элегантная Евгения Григорьевна Легконогова, закончившая аспирантуру у самого А. Л. Мясникова, одного из главных наших корифеев, талантливейший диагност и совершенно неординарная личность – Галина Ивановна Суханова, благодаря которой в Приморье было описано новое заболевание «легочный парагонимоз» (об этом я уже написала). Я была счастлива, что вместе со мной на кафедре работали такие опытнейшие терапевты и учителя с большой буквы, как Наталья Константиновна Орловская, Альбина Васильевна Осколкова, Эльвира Павловна Сыровацкая, Валентина Михайловна Глазунова, Тамара Степановна Барсукова, Лариса Яковлевна Мелякина Присутствие на клинических разборах больных, подготовка к конференциям и, главное, самостоятельная практическая работа в клинике – это были основные пути повышения моей врачебной квалификации.
Для преподавателей кафедр не было тогда специализированных курсов по пульмонологии, кардиологии, гастроэнтерологии, да и по терапии вообще. Вместо этого раз в пять лет полагалось учиться на ФПК (факультет повышения квалификации, в первую очередь педагогической) в центральных клиниках Москвы, Ленинграда, Киева.
Моя первая поездка на курсы повышения квалификации в 1-й Московский Медицинский институт состоялась зимой 1981 года и продолжалась 2 месяца. Я попала на кафедру к профессору Владимиру Семёновичу Смоленскому, знаменитому своими монографиями в области кардиологии, оригинальностью во всём, любовью к красивым женщинам и молодой женой. Впечатления от этой московской поездки остались самые замечательные. Помимо прочих талантов у профессора были явные способности к рисованию: все стенды в коридорах и лекционные слайды сопровождались забавными рисунками, помогающими живо воспринимать не всегда захватывающий text. Тогда я впервые увидела подачу практически всего лекционного материала в слайдах, как и происходит сейчас уже повсеместно. Но лекции он читал, в отличие от некоторых нынешних лекторов, просто озвучивающих text на экране, вдохновенно, оживляя примерами из практики и афоризмами. Кроме основных лекций и занятий, была возможность во второй половине дня посещать другие клиники и институты. Везде проводились клинические разборы, на самом высоком уровне читались лекции, не входящие в программу цикла, занятия кардиологического, пульмонологического и других обществ. Можно было посмотреть и послушать людей, знакомых по монографиям и статьям – словом, приобщиться к столичной жизни. А вечером почти ежедневно – театр или концерт.
Вторая московская учёба состоялась ровно через год. Это был цикл «Математической статистики», на который профессор Таланкина Т. Д. направила меня, чтобы я могла со знанием дела помогать диссертантам, и рецензировать представленные в проблемную комиссию диссертацию. Дело в том, что после защиты диссертации она назначила меня ответственным за научную работу на кафедре, читай оформление тематических карт, и секретарем проблемной комиссии, которую возглавляла сама Т. Д. К сожалению, доля практических знаний, полученных на цикле математической статистики, была невелика: почти половину учебного времени занимали теория относительности и демография, а слушателями являлись, в основном, преподаватели социальной гигиены с курсом статистики и сотрудники различных НИИ, на которых и была рассчитана программа.
В июне 1982 года мне опять посчастливилось: в Махачкале проходила Общероссийская пульмонологическая конференция, и я полетела туда в обществе представителей двух других кафедр, доцентов. Председателем был тогда ещё молодой академик Александр Григорьевич Чучалин, блестящий учёный, сменивший академика Е. А. Чазова на посту личного врача самого высокого, тогда ещё партийного, руководства. Он буквально обаял присутствующих высоким интеллектом, необыкновенной эрудицией и тонкой иронией. Его обзорные лекции по бронхиальной астме, пневмонии, диффузным заболеваниям легких были просто потрясающими, и я с жадностью впитывала новые знания, которые пока не были опубликованы.
Ещё одним и главнейшим источником знаний были медицинские журналы. Я постоянно выписывала «Терапевтический архив» и «Клиническую медицину, иногда подключая к ним «Советскую медицину», а позже – «Пульмонологию», беспощадно раздирала их на отдельные статьи, а статьи раскладывала по тематическим папкам. В результате у меня накапливался и легко извлекался материал для подготовки к занятиям и различным выступлениям.
Осенью 1986 года мне предложили очередной двухмесячный цикл повышения квалификации (ФПК) в Киеве. Я согласилась без колебаний, хотя многие меня отговаривали, ведь всего несколько месяцев назад недалеко от Киева произошла Чернобыльская катастрофа. Новых знаний я там никаких не получила, но зато увидела город, поразивший своей красотой, грандиозными памятниками, невиданной ранее росписью в соборах, сделанной знаменитыми русскими художниками: Врубелем, Васнецовым, Нестеровым, а также органной музыкой и прекрасными оперными спектаклями. Киев был пронизан осенней грустью, впечатление которой усугубляли жёлтые ссохшиеся и потемневшие листья деревьев, тронутых радиацией. Ничто в жизни самого города, кроме деревьев, не говорило о радиационной опасности, и мы покупали и ели огромные, вкуснющие яблоки, продававшиеся на каждом углу. Только перед самым отъездом в руки попала листовка, распространявшаяся среди некоторых слоёв населения, где рекомендовалось, если и есть яблоки, то срезать кожицу на 1 см и выбрасывать сердцевину, а молочные продукты местного производства не покупать совсем.