Не хочется касаться этой больной темы, но — «куда же тут денешься?..»

Пётр Чаадаев писал: «Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретём себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?» (Философические письма. Письмо первое).

Такими же, даже ещё более горькими словами оценивает судьбу России известный русский критик начала XX в. Л. Андреевич: «Народ-неудачник, мы богаты всевозможным горьким опытом… Всё наше прошлое покрывается сплошным: „не надо бы“».

И ведь оба они говорили так ещё до того, как Россия «проложила путь всему человечеству» в социализм, показала Западу, который заигрывал с социализмом, что это — путь не «в светлое будущее», а в тупик, если не в пропасть. Но как же с письмом Чаадаеву Пушкина, его близкого друга? — «У нас было своё особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена (…) Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству… А Пётр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?»

Кто же прав — Чаадаев или Пушкин? Позднейшая наша история показала, что правы оба. Верно, что Россия дважды спасала Европу, но прав и Чаадаев — она дала миру важный урок, на своём печальном опыте доказала гибельность нашего пути к социализму. Иногда подчёркивают — нашего, только нашего! А разве не к тому же социализму, пусть в несколько смягчённой форме, пришли страны народной демократии? А Корея, разделённая на Северную — нищенку, шантажирующую мир ядерной бомбой, и процветающую демократическую Южную? А Китай и Куба, пятящиеся от социализма назад, в капиталистическое прошлое? Да вот и бывшие страны народной демократии (Польша, Чехословакия, Венгрия и другие), боровшиеся за «социализм с человеческим лицом», что-то не спешат его строить, хотя и освободились уже от диктата СССР.

Вернёмся, однако, к нашему, российскому опыту.

У большевиков всё построено на вере в то, что, подобно Богу, они могут создать нового человека. Это, конечно, утопия, и крах марксистско-ленинского коммунизма был неизбежен. В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» есть замечательный эпизод. Там Булгаков, устами Воланда оценивая результаты советского грандиозного эксперимента по созданию нового человека, говорит: «Ну что же, они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… квартирный вопрос только испортил их…»

Как почти все дети 30-х гг., я был пламенным пионером, потом — убежденным комсомольцем. При звуках «Интернационала» мне хотелось встать. «Кто был ничем, тот станет всем!» И с большим опозданием я понял, что тому, кто был ничем, так бы и оставаться ничем. Ему же было бы лучше. Когда-то прочитал я один рассказ. Автора не помню (кажется, незаслуженно забытый замечательный писатель Пантелеймон Романов). А вот не уходит рассказ из памяти! Короткий, две небольших сценки. Перескажу, как помню. Сцена первая. Работяга (кажется, автор Семёном его назвал) по пути на митинг заглядывает в трактир, пьёт рюмку водки, закусывает чёрной икрой, севрюжинкой, ботвиньей, печёнкой по-строгановски. Идёт дальше делать революцию. Сцена вторая. Семён, теперь уже победитель, труженик Страны Советов, усталый, возвращается домой, достаёт краюху чёрствого хлеба, жадно ест его со ржавой селёдкой и ложится спать. «Эх, крепко просчитался ты, Семён!» — заключает автор.

Давно у меня сложилось осознание трагизма нашей новейшей истории. Но и сейчас много людей, оправдывающих деятельность Сталина. А репрессии 37–38 гг.? Извиняют и это: «Лес рубят, щепки летят». Ничего себе щепки — 10 миллионов жертв! А расказачивание и раскулачивание? Ведь миллионы (до 15 миллионов!) крестьян раскулачили. А единственная их «вина» — то, что они были хорошие работники. Отобрали у них имущество и сослали в глухие леса. И, что особенно потрясает, — зачастую с семьями, с малыми детьми!

Где-то, кажется в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына, рассказана такая история. Раскулаченных жителей одного села сослали в сибирские леса. Там они, надрываясь на работе, отстроились и обжились. Навестившие их представители власти изумились: «До чего живучи, гады!». Отняли всё, созданное непосильным трудом, и выселили в какие-то совсем уж гиблые края. И этого дважды раскулаченные уже не выдержали — погибли…

А давайте теперь (для сравнения) поговорим о «кровавом царском режиме». Напомню об одном историческом факте.

Владимир Ильич Ленин, родной брат Александра Ленина, казнённого за покушение на царя в 1887 г., в том же году (!) принят на юридический факультет Казанского университета. В «Советском энциклопедическом словаре» 1990-го года читаем: «За участие в революционном движении студентов в дек. 1887 арестован, исключён из университета и выслан в д. Кокушкино Казанской губернии. В окт. 1888 (менее, чем через год! — В. С.) вернулся в Казань (…) В 1891 сдал экзамены экстерном за юридический факультет Петербургского университета и стал работать помощником присяжного поверенного в Самаре (…) В начале дек. 1895 был арестован, в феврале 1897 выслан на 3 года в село Шушенское Енисейской губернии. В 1900 выехал за границу» (СЭС. С. 708). Ни в СЭС, ни в более позднем РЭС «Российском энциклопедическом словаре» (М., 2001) не сообщается, что Кокушкино (место ссылки Ленина) — его наследственное поместье, а в Шушенском ему, как дворянину, «кровавое царское правительство» выплачивало денежное пособие. Кроме того — «полный пансион в ссылке с обильной русской кормёжкой по четыре-пять раз в день… Он писал родным: „Живу хорошо, столом вполне доволен“. Одну неделю они с Крупской ели телятину, другую — баранину» (Журн. «Дилетант». № 023. Ноябрь 2017. С. 29).

Солженицын говорил: «Сталинизм — не лучше гитлеризма» («Двести лет вместе». Ч. 2). Да и после смерти Сталина мы остро чувствовали, что «всё в бедной отчизне преступно иль глупо», и ничего не могли изменить, — только махать кулаками у себя на кухне да анекдотцы рассказывать. «Новая остро́та обладает таким же действием, как событие, к которому проявляют величайший интерес; она передаётся от одного к другому, как только что полученное известие о победе» (З. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному). Не правда ли, это сказано как будто о нас, о нашей недавней жизни?

Самоутверждение путём осмеивания окружающего становится оправданной необходимостью в некоторых особых условиях общественной жизни, например, в условиях советского тоталитаризма.

Как тут не вспомнить песни наших бардов — Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы, Александра Галича. О Галиче хочется поговорить поподробнее.

О Галиче

Мой друг Лёня Крысин на наших посиделках в Москве и в походах часто пел песни Галича. Да и мы хором их пели. И отдыхали душой.

Меня удивило, что Солженицын в книге «Двести лет вместе» пишет о Галиче с холодком (это ещё мягко сказано). Он подробно останавливается на этом поэте-песеннике как «типичном — и точном — отобразителе интеллигентского понимания и настроения в СССР в 60-х гг.». Солженицын пишет, что у Галича «еврей всегда: или унижен, страдает, или сидит и гибнет в лагере: