Кроме прочего, меня мучил еще один вопрос. Я знал, что у Баталина есть грех. По сегодняшним временам, просто смешной, а тогда это могло принести ему очень большие неприятности. Я сразу хочу подчеркнуть, что грех этот образовался у него, скорее, не сознательно, а из-за безалаберности.

В момент наибольшего накала страстей мне казалось, что я готов предать грех шефа гласности. Но даже нескольких часов размышлений мне хватило, чтобы понять: я не смогу это сделать. Ведь, как бы ни сложились наши будущие отношения, я хотел иметь возможность прямо смотреть Баталину в глаза, и это для меня дорогого стоило. Другая причина, которая делала для меня невозможным путь мести, заключалась в том, что в 1982 году организация, в которую нужно было обращаться за справедливостью, в глазах нормального человека не обладала и микроскопическим авторитетом.

Как-то в середине восьмидесятых я ехал ночью из Москвы в Ленинград с завлабом нашего института. Спать не хотелось, кроме того, у нас «с собой было», поэтому мы хорошо беседовали в спальном вагоне за неплохо сервированным столиком. В нашем институте на достаточно высокой должности работала жена этого человека — умная и очень красивая женщина. Я знал, что пару лет тому назад они развелись, так как жена, неожиданно вернувшись домой из командировки, уличила мужа в супружеской неверности. Знал, что на следующее утро после возвращения домой жена пошла жаловаться на мужа секретарю парторганизации института.

Неожиданно мой собеседник сам начал рассказывать мне эту историю. Оказывается, через неделю жена предложила мужу вернуть все на круги своя, но он отказался. Я искренне удивился: почему? Он ответил:

— Понимаете, Аркадий Самуилович, если бы жена в тот момент, когда я причинил ей боль, ошпарила меня кипятком или ударила молотком по голове, я бы ее понял и чувствовал себя виновным. Но она пошла искать справедливости у людей, которых мы никогда не уважали и над которыми потешались. После этого стало понятно, что мы больше не сможем быть вместе.

Так же, как и этот завлаб, я достаточно скептически относился и к самой организации, и к людям ее возглавлявшим. Поэтому очень рад, что не пошел к парторгу нашего института, чтобы сделать больно начальнику-самодуру. Я благодарен судьбе, что сидящего в каждом человеке маленького дракончика мне удалось обуздать и не унизить себя доносительством. Если бы я все-таки сделал этот шаг, то постоянно с ужасом ожидал бы от своих друзей и учеников вопроса:

— Аркадий Самуилович, как же вы донесли на своего шефа? Значит, вы доносчик?

И мне было бы нечего ответить. Поэтому я хочу дать прекрасный совет всем моим читателям: как бы вам ни хотелось отомстить, не опускайтесь до доносительства — самим потом легче будет.

Мой тогдашний разговор с Баталиным был достаточно трудным и длился практически целый день. Он пошел на уступки, но катализаторную тематику и установки для их испытания не вернул. Если бы накануне не было беседы с Ефимом Борисовичем, то, наверное, на этом наше примирение и закончилось бы не начавшись. Но во время разговора с шефом я вспоминал совет друга: мысленно поблагодарить Баталина за то, что он отбирает у меня проигрышную тематику и приобретает свое будущее поражение.

Поэтому мы с шефом в конце концов достигли худого мира, который, как известно, лучше доброй ссоры.

До сих пор я очень благодарен Ефиму Борисовичу за мудрый урок, который он мне тогда преподал. Единственное, с чем я не могу согласиться, так это с его советом никогда не браться за заведомо проигрышные дела. Заранее невозможно оценить, проигрышное дело или нет. Поэтому постоянное применение такого жизненного принципа может способствовать получению индульгенции для бездействия при любых обстоятельствах.

У меня в жизни было два дела, которые по всем стандартам полагалось считать безнадежными. Но я вынужденно брался за них и в обоих случаях получил положительный результат.

Итак, согласно договоренностям, достигнутым с Баталиным, из моих обязанностей ушла разработка новых катализаторов для получения изопрена. Работать я меньше не стал — те же десять — двенадцать часов в день. Могу сказать, что за все пятьдесят лет работы задач, которые нужно решать, у меня всегда было больше, чем времени на их выполнение. И это прекрасно! Хуже, когда у научного работника бывает наоборот: свободного времени много, но нет ни понятия, ни идеи, чем заниматься.

В конфликтных ситуациях легко определяется, порядочен человек или нет. После моего выселения из комнаты некоторые сотрудники старались проскочить мимо меня не здороваясь: вдруг шеф увидит и не одобрит их поведение? Справедливости ради, таких было меньшинство. С большей частью коллег сохранились ровные отношения. А Элеонора Иосифовна Рубинштейн, с моей точки зрения, совершила нравственный подвиг. Она работала в моей группе на должности младшего научного сотрудника и, будучи кандидатом наук, получала двести рублей. Шеф, желая добиться ее ухода от меня, предложил ей в случае перевода в другую группу должность старшего научного сотрудника, что привело бы к увеличению ее оклада до трехсот рублей. К тому же она получила бы право на двенадцать дней дополнительного отпуска в год, что было мечтой всех женщин. Но она отказалась — к великому неудовольствию Баталина. Просто есть продажные люди, а есть порядочные.