Окончание этого дела я узнал уже потом. И тут, как всегда, дух грабежа и отсутствие дисциплины погубили бурбонское войско. Авангард их, почти не встретив сопротивления, дошел до площади и завладел дворцом, где помещались наши магазины. Вместо того, чтобы воспользоваться преимуществом своего положения и помогать своим, они принялись расхищать находившиеся там вещи. Наши небольшими кучками собрались на площади, готовясь дать нападавшим геройский отпор. Отряд кавалерии собирался атаковать их и открыть дорогу своим. Между тем, благодаря распорядительности старших гарибальдийских офицеров, были вывезены на площадь две небольшие пушки. Их скоро уставили против неприятельской конницы и дали залп. Бурбонцы с первого же раза поворотили и бросились бежать, потоптав шедшую за ними пехоту. Наши в беспорядке бросились на них. В узкой улице началась резня. Выходы были заперты, пощады не давали; напрасно несчастные бросали ружья: офицеры не могли сдержать остервенившихся солдат. Вчерашние подвиги бурбонцев были еще слишком свежи в памяти; мстительные итальянцы не прощали их варварского обхождения с пленными. «Это не солдаты, а разбойники! Их всех нужно истребить!» – кричали они. «Вчера они живьем сожгли наших раненых!» – напоминал один. «Они переоделись в красные рубашки и воровским образом хотели завладеть нашим Гарибальди». И дорого платили несчастные за этот неудачный маскарад. Около часу продолжалась резня…
Больше двух тысяч пленных, артиллерия и лошади достались в наши руки. Несколько сот разбежались в горы и за ними отправились на охоту. Между пленными были два генерала и несколько полковников. Колонна эта не имела главноначальствующего. Так печально окончилось это предприятие, на которое бурбонцы употребили столько сил и на которое так твердо надеялись.
В Неаполе, нас встретили плац-офицеры и в извозчичьих колясках отвезли нас на наши квартиры. Город был украшен флагами. По улицам ходили толпы с криками и музыкой. За нашими колясками бежала толпа, крича: «
Мой толстый амфитрион выбежал ко мне навстречу. Он похудел после нашего последнего свидания; жаловался на хлопоты и тревоги.
– Вчера и вообразить невозможно, что мы всё здесь вынесли, – рассказывал он, – говорили, что Джиджилло[127] непременно вернется; демонстрацию ему приготовили. Я уже собирался приготовить белое знамя с проклятой яичницей[128].
Реакционеры действительно были твердо убеждены, что дело 1-го октября решится в пользу бурбонцев. Со своей стороны, они приготовляли в самом Неаполе реакционное движение и распускали тревожные слухи. Национальная гвардия всю ночь стояла под ружьем, и многочисленные патрули обходили город по всем направлениям. Говорили, что Гарибальди убит еще при начале сражения, и что вместо его солдатам показывали его секретаря, который действительно напоминает его лицом и фигурой. Известию о победе доверяли мало; впрочем, и нас самих оно поразило неожиданностью.
На следующий день, приезд Гарибальди совершенно успокоил неаполитанцев. Некоторые из реакционеров сильно раскаялись потом, что, легко отдавшись надежде, сняли с себя маску.
Если бы Гарибальди 1-го октября имел хотя небольшой резерв, волонтеры в тот же вечер и без выстрела могли бы войти в Капую по следам бежавших ее защитников; но всё наше войско было до того измучено, что нельзя было и думать о преследовании. Мильбиц собрал всю бывшую в его распоряжении кавалерию, – не набралось восьмидесяти человек, – и приказал им прогнать рассыпанных там и сям бурбонских егерей. Те прогнали их до самой крепости, но были встречены оттуда выстрелами и возвратились. Этим и кончился этот достопамятный день. На Сант-Анджело некоторые позиции были заняты бурбонцами и отбиты на следующий день.
Выгоды, доставленные нам победой, были очень значительны и вполне вознаграждали за все потери. Нечего и говорить о том, что бурбонцы совершенно оставили всякую попытку действовать наступательно. Капуя не могла держаться. У нас была порядочная артиллерия, отбитая в этот день у неприятеля, но бомбардировать было не в правилах Гарибальди. Принялись за устройство моста через Вольтурно по проекту прусского инженера Гофмана. Ждали прибытия Чальдини[129], и Неаполь общей подачей голосов приглашал нового короля Италии в свои стены.
XIV. Зуавы
Французская рота, оказавшая так много важных услуг во время сражения 1-го октября, с переменой характера военных действий, обратилась в летучий отряд и деятельно эксплуатировала окрестности Капуи, перерезывая ей все сообщения с Неаполем и Гаэтой.
– Да молчи ты, старый. Не можешь ни минуты спокойно пролежать. Этак мы всё проглядим, а Joseph[133] говорил, что тут можно славно заработать.
Ночь была темна, небо в тучах, порой лил мелкий дождик; ветер, сырой и резкий, пронзительно дул и шумел травою и листьями. Бижасон кряхтел и жаловался на колотье в правом боку, бережно окутав курок своего ружья полою серого плаща. Порой он обращался с очень назидательной речью к своему питомцу, но тот не слушал его, пристально вперив глаза в дорогу и внимательно к чему-то прислушиваясь.
Было далеко за полночь. Послышался шум колес и топот копыт по дороге; по временам раздавалось мычанье быков и блеянье баранов.
В Капуе давно терпели недостаток съестных припасов; сообщения были очень затруднительны. Не без больших трудов удалось наконец неаполитанским реакционерам собрать партию быков и мелкого рогатого скота, а также всяких припасов для кухни короля и довольно значительную сумму денег. Сопутствуемый королевскими драгунами, драгоценный поезд, минуя Капую, отправлялся в Гаэту, но чуткий нос французских зуавов пронюхал его, и богатая добыча воспламенила их предприимчивость.
Спокойно между тем плелась по мокрому шоссе рогатая вереница. Усатый вахмистр задумчиво ехал возле нагруженной дорогим вином и всякими сластями фуры. Может быть, в воображении своем он уже заранее наслаждался жирным куском игриво бежавшего перед ним молодого буйвола. Но рок, злой рок, судил иное.
Испуганное стадо вдруг шарахнулось с дороги. Раздались выстрелы; шедший с длинной палкой пастух повалился на землю и завопил о пощаде. Неожиданно пробужденный от своей сладкой мечтательности вахмистр злобно вытянул саблю и готовился скакать сам не зная куда. В нем проснулась отчаянная храбрость голодного желудка, защищающего давно желанный кусок ростбифа. Но лошадь вдруг взвилась на дыбы и несмотря на яростные удары шпор, не двигалась с места. На поводу повис мальчишка лет шестнадцати и замахнулся прикладом на всадника. Слева между тем к нему подбежала желтая сухая фигура в феске, с обритой головой, с трубкой в зубах. «
Разогнав и переловив конвой, зуавы стали ловить разбежавшийся скот, обшаривать пастухов, у которых находили большие суммы денег и бумаги.
Бижасон, окончив ратоборство, чутьем нашел фуру с винами, вытащил оттуда бочонок с фалернским, пробуравил его штыком и принялся переливать содержимое в свою глотку.
– Да оставь же мне хоть каплю, – просил его мальчик, – ты уже весь коньяк из моей фляжки выпил.