Неожиданная катастрофа значительно ухудшила наше положение. Неопытный офицер, о котором упомянул я выше, только что вышедший из школы, прикладывая фитиль к затравке, уронил несколько искр на разложенные возле заряды. Порох вспыхнул. Несколько ближе стоявших артиллеристов были изуродованы самым ужасным образом. Мильбица и нескольких других бросило наземь. Меня осыпало огненными брызгами и обожгло мне лицо и плечо. Всё перепугалось и пришло в смятение. Неприятель прекратил пальбу, и конница марш-маршем понеслась в атаку.

Сколько можно было собрать на лицо вооруженных людей, было выведено вперед, прежде чем они успели построиться. Из окон домика, занимаемого ротой французов, на атакующих несся град пуль. Оставшимся зарядом выстрелили в самый центр колонны, и граната произвела опустошительное действие. В беспорядке приостановился атакующий эскадрон. Многие бросились бежать назад.

Меня откомандировали на станцию железной дороги, где был целый вагон, накануне пришедший из Неаполя с порохом и ядрами.

Лошадь, испуганная выстрелами, и придерживаясь, вероятно, поговорки «на людях и смерть красна», кобенилась и не хотела отходить от своих собратий. Выехав наконец на место, куда мало долетали пули и где воздух был чище, я вздохнул свободнее. Рота, только что воротившаяся с одного очень опасного пункта, где потеряла около половины своего состава, строилась вновь. Капитан, толстый генуэзец, ходил по рядам, ободряя падших духом. Ему предстояло вновь вести их в атаку. Он подошел ко мне и попросил у меня сигару. Я вынул из кармана портсигар и подал ему. Тот протянул руку, и вдруг, застонав, повалился на землю. Шальная пуля ударила его прямо в лоб, и он умер на месте.

В вокзале железной дороги я застал начальника станции и нескольких чиновников, всех в тяжелом волнении. С батареи по направлению к Казерте тянулась непрерывная цепь бегущих. Одни хладнокровно шли с ружьями; другие, побросав и ружья и шапки, бежали что было силы, ничего не видя, ни перед чем не останавливаясь. Несколько человек гвардии общественного спокойствия (guardia di sicurezza) поставлены были с целью удерживать бегущих, но это им не всегда удавалось. Замечателен тот факт, что некоторые из бежавших очень геройски сопротивлялись усилиям желавших возвратить их на место битвы. Во избежание риска, они добровольно шли на неизбежную опасность. По категориям Жан-Поля Рихтера[111], их бы нужно было причислить к первому разряду трусов. Прибавлю, что таких больше всего встречалось между сицилианскими пичиотами (picciotti). Тут же на станции был устроен перевязочный пункт для подания первой помощи раненым, которых отправляли в госпиталь, в Казерту. Врачи однако же, достав ружья, побросали свои посты и отправились на батареи приносить посильную помощь другого рода.

Я сообщил начальнику станции приказание генерала. Оказалось, что за минуту почти до моего приезда, он отправил вагон с зарядами в Казерту, опасаясь, чтобы залетавшие изредка гранаты не взорвали его на воздух.

Поезда железных дорог между Капуей и Неаполем обыкновенно ходят очень медленно. У меня была очень хорошая лошадь и притом совершенно свежая, и я пустился вдогонку. Почти на полпути я нагнал его и закричал кондуктору остановиться. Тот исполнил мое приказание, но возвращаться не хотел, говоря, что не может этого сделать без приказания директора, которого я не догадался приторочить к седлу, по примеру Ильи Муромца и других русских богатырей. Положение было до крайности глупое. Я из сил выбивался, измучив лошадь, которая в тот же день могла еще пригодиться мне, и не добился своей цели. Пришлось однако возвращаться. Начальник станции рассвирепел при моем рассказе, говорил, что кондуктор просто из трусости не хотел воротиться и грозил обрушить целую гору бедствий на шею злополучного. В Казерту телеграфировали. Я сделал все зависевшие от меня распоряжения и отправился.

Мне было также дано поручение заехать на батареи железной дороги и узнать каково там положение дел. Положение дел там было очень скверное; батареи были значительно попорчены. Множество офицеров переранено, артиллеристы перебиты, а при пушках прислуживали линейные солдаты, что вовсе не способствовало удачному ходу дел. Ла Маза сильно сомневался в возможности отстоять позицию; бывший при нем Коррао, в крови как мясник, не падал духом. Бурбонцы людей не жалели. Они потеряли уже большое количество ранеными и пленными, но пользуясь численным преимуществом, нападали постоянно с новыми силами.

Очевидно, целью их было, во что бы то ни стало, прорвать нашу линию в каком-нибудь пункте, и затем, зайдя нам в тыл, отрезать от главной квартиры, одним словом, покончить всё дело разом.

Оставив железную дорогу, я отправился назад по направлению к арке. Местность целыми рядами была усеяна трупами убитых, наших и неприятелей. Местные жители, как вороны, бросались на тела, поканчивая стилетами тех, которые не совсем были убиты. Проезжая, я спугнул несколько таких стад. Впереди чернел полусгоревший дом. В начале утра, туда снесли наших раненых.

Королевские войска, после яростного сопротивления, прогнали оттуда наших стрелков и зажгли дом. Когда, через несколько времени потом, батальон тосканцев занял опять эту позицию, они нашли всех раненых перебитыми варварским образом. Старуха, хозяйка дома, лежала с пробитою головой, а нижняя часть ее тела была обращена в уголь. Та же участь постигла тех из раненых, которые лежали на соломе. Бывший при них доктор пропал без вести!

Признаюсь, не без внутреннего трепета проскакал я мимо этой виллы, но не лучшее ждало меня и впереди. Несколько человек стрелков были рассыпаны между деревьями с обеих сторон. Пули вновь жужжали как мухи, и я верхом и в белом плаще служил превосходной мишенью. К счастью, в стороне шла довольно глубокая межа, вдоль которой тянулась стена из ив и акации. Я своротил туда и, пришпорив лошадь, поскакал что было духу. Жажда меня мучила, голова кружилась от быстрого бега лошади; уцепившись за гриву рукой, я шпорами и голосом подгонял своего утомленного буцефала.

Перед аркою был жестокий рукопашный бой. Через каждые четверть часа сшибались новые колонны, но королевские войска не выдерживали бешеного напора волонтеров. В беспорядке бежали рота за ротой, но постоянно новые являлись им на смену. Наши же не имели ни минуты отдыха, и если мужество их не слабело, то силы страшно истощались этой упорной борьбой на жаре в 30 градусов.

Трудно было рассчитывать на успех.

Во время моего отсутствия успели уставить отбитую утром пушку, но так как зарядов оставалось мало, то батарея вынуждена была действовать очень слабо.

Тосканцы Маленкини и сицилианский батальон Томази действовали с особенным усердием. После стычки, длившейся несколько часов, они возвращались перевести дух и потом вновь шли в дело.

В ту самую минуту, когда я подъезжал к батарее, там случился один из тех кризисов, которыми часто решается судьба сражений. На этот раз он был не в нашу пользу. Истощенные жаждой и усталостью, две роты, удерживавшие натиск кавалерии, пошатнулись и в беспорядке побежали. Уже слышался топот, крик и бряцанье, уже ясно можно было различить усастые рожи драгун королевы, которые летели на нас и гнали по пятам убегавших. Минута, и всё бы пропало.

«Гарибальди, Гарибальди!» И калатафимский герой[112] словно с неба свалился в это мгновение. Присутствие любимого вождя вдохновило всех.

«Alla baionnetta![113] Viva l’Italia!» и всё, что могло еще стоять на ногах, выбежало из батареи, несмотря на град пуль, ни на ядра, свиставшие и рассекавшие воздух по всем направлениям. Мильбиц, раненый в ногу осколком гранаты, прихрамывая, ходил между рядами. Гарибальди, как заколдованный, был спокоен и невредим среди всеобщего движения. Вдруг меня осыпало искрами и песком; будто миллионы булавок вонзились в тело, потемнело в глазах, и я грянулся оземь.