– Он самый. Там три кнопки. Тебе нужна левая. «ПОСАД. КОМАНД.». Жми на нее.

Я жму. Сирена моментально умолкает, аварийные огни гаснут. Я до сих пор не решаюсь вздохнуть.

– Все нормально, Майна?

– Вроде бы да. – У меня трясутся руки. – Сама не знаю, что сделала, Чарли.

– Все хорошо.

– У меня случилась паническая атака, я не хотела его отключать. – Я отпускаю кнопку передатчика, мысли у меня путаются. Не помню, на что я нажала, помню только, что надо было остаться одной и выставить Роуэна из кабины пилотов.

– Эй, все закончилось. Полный порядок.

После ухода из летной школы я продолжала просматривать ее веб-сайт, искать отрывочные новости о небольшом частном аэродроме, откуда производились полеты. Именно так я узнала, как пилот потерял управление самолетом во время полета с инструктором. Случайный свидетель видел падающий самолет, но к прибытию экстренных служб он уже был объят пламенем. Не выжил никто.

Инструктором был Вик Майербридж. За штурвалом сидела новая курсантка. Касс Уильямс.

Когда следствие изучило мониторные записи переговоров самолета, стало очевидно, что в кабине имела место какая-то борьба, и, хотя судмедэксперт зафиксировал смерть от несчастного случая, этого было достаточно, чтобы школа убрала скорбный некролог, размещенный на своем веб-сайте.

В течение нескольких следующих месяцев меня преследовало осознание того, что своим бездействием я спасла себе жизнь и вместе с тем стала причиной гибели Касс. Мне выпало выжить, однако я не испытывала эйфории, сопровождающей крупное везение, наоборот, я стала заложницей бремени своей вины. Даже не дав сдачи, не рискуя жизнью, я могла бы кому-нибудь все рассказать. Провели бы расследование, Майербриджа отстранили от полетов, а Касс не оказалась бы с ним в одной кабине.

Вместо этого я позволила ему обнять себя за плечи, вывести с летного поля, словно я инвалид. Разрешила ему говорить о себе заумными фразами, рассказывать всем, что у меня случилась паническая атака. Я позволила ему заставить меня засомневаться в подлинности собственных воспоминаний.

Адаму я никогда об этом не рассказывала. Не смогла бы вынести его осуждающего взгляда. Моего осуждения самой себя было более чем достаточно.

– Майна! – вызывает меня Чарли. – Мы готовы начать заход на посадку.

Я думаю о пассажирах в салоне: о беременной женщине, звонящей мужу по «ФейсТайму»; о Лахлане и его родителях, о леди Барроу, о бедной Джинни и бросившем ее женихе. Мой палец зависает над кнопкой громкой связи с салоном, и я знаю, что мне надо сказать что-то пассажирам. Однако не верю, что смогу придать им уверенности, в которой они так нуждаются.

Я жму кнопку, изо всех сил стараясь выдерживать спокойный тон:

– Говорит ваш пилот. – Пусть пассажиры думают, будто у меня все под контролем; они, по крайней мере, поверят, что мы благополучно приземлимся. – Вскоре мы начнем снижение над Сиднеем, поэтому прошу вас вернуть кресла в вертикальное положение и пристегнуть ремни.

Обыденность и привычность этого объявления успокаивают меня. Я кладу микрофон на место и смотрю на раскинувшееся передо мной бескрайнее небо. У меня все получится. Вспоминаю слышанные мною в салоне полные отчаяния телефонные звонки – обещания, признания, заявления – и понимаю, что просто обязана благополучно доставить всех нас на землю. Это мой долг перед Софией, я обещала ей, что она никогда больше не останется без матери. Это мой долг перед Касс Уильямс, которая бы не погибла, будь у меня достаточно сил и смелости дать отпор.

Это мой долг перед собой. Я должна доказать себе, что могу летать.

В наушниках раздается голос Чарли: