Элегический тон воспоминаний 1936 года наводит на мысль, что Локкарт всю жизнь сожалел о том, как закончилась эта авантюра. Но это был сомнительный побег, так как жизнь колониального плантатора никогда не удовлетворила бы его амбиций, о чем он, несомненно, знал. Во всяком случае, тут есть закономерность: Локкарт не раз игнорировал условности и собственную интуицию, следуя за очаровательными молодыми особами; он добивался успеха и упивался им, но затем, видя неодобрение власть имущих, не осмеливался возражать и после некоторых раздумий уступал. Роман с Аман был первым звеном в этой цепи.
Вернувшись в Шотландию, повинный юноша решился все-таки сдать экзамен на дипломатическую службу. В качестве рекомендательных лиц он назвал руководителей малайзийских плантаций, где он работал, будучи уверен в том, что они не упомянут его любовных злоключений. Так и случилось. «Кристально честный, трезво мыслящий и прекрасно воспитанный», — написал один из них. «Я самого высокого мнения о его характере и способностях», — написал другой [6}. От директора колледжа он получил следующее свидетельство: «Р. Г. Б. Локкарт получил образование в колледже Феттса. У него были выдающиеся интеллектуальные способности, и он одерживал победу в спортивных состязаниях. Я рекомендовал его отцу подыскать ему место в Министерстве иностранных дел, где, по моему мнению, очень пригодятся его умения» [7}. Вооружившись хвалебными отзывами, Локкарт отправился в Лондон сдавать экзамен. На этот раз он действительно сосредоточился на деле, а это значило, что равных ему в нем не было. Когда огласили результаты испытаний, его имя оказалось в самом верху списка: он стал лучшим в каждой категории.
И Брюс получил награду. Его первая должность была лакейской: вице-консул в Москве. За неделю до отъезда родители устроили прощальный званый ужин в его честь. И там он увидел новое очаровательное создание, на сей раз из Австралии. Ее звали Джин Аделаида Хеслвуд Тернер. Как и с Аман, он не раздумывал ни секунды. У него было семь дней на то, чтобы достичь желаемого, и он пошел на приступ. В этот раз никто не вмешался и не препятствовал их отношениям: пара поженилась, как только Локкарт вернулся домой на каникулы. Но этот брак не был счастливым.
В январе 1912 года Брюс Локкарт — обрученный, очаровательный, умный юноша, авантюрист до мозга костей, решительный и азартный (не только на игровых площадках), волевой — прибыл в Россию. Он выпил свой первый стакан водки и попробовал икру. Долгими зимними вечерами он ездил по заснеженным улицам Москвы на санях, запряженных лошадьми, звеня бубенцами, под звездным небом. Летом бродил по замысловатым дорожкам Летнего сада, восхищаясь его великолепием. Он бывал на грандиозных ужинах в домах, похожих на дворцы, где шампанское лилось рекой. Он играл в футбол за фабричную команду, принадлежавшую двум англичанам — братьям, с которыми он познакомился по дипломатической службе. Похоже, играли они хорошо, поскольку собиралась толпы зрителей от десяти до пятнадцати тысяч человек. Он помог команде выиграть несколько чемпионатов Московской лиги.
За два с половиной года до начала Первой мировой войны он познакомился со многими царскими чиновниками. В то же время его учитель русского языка, либеральный диссидент, представил Локкарта и критикам режима: ведущим членам некогда радикальной, но все более умеренной конституционно-демократической, или кадетской, партии и партии социал-революционеров, все так же настроенной на проведение крестьянской революции, но отныне включавшей в свои ряды не только популистов, но и различных враждебно настроенных и потому противоречащих друг другу либералов, городских интеллектуалов и социалистов всех мастей. Эти зачастую яркие персонажи нравились ему не больше, чем апологеты царя, и они отвечали ему тем же. Он подружился со своим соседом, Михаилом Челноковым, московским городским головой и членом партии кадетов. Живой, уверенный в себе и хорошо осведомленный молодой Локкарт вращался в кругах городской элиты. В культурном плане он не был снобом: его очаровывала цыганская музыка, его пленяли кабаре. Вскоре он уже хорошо говорил по-русски [8]. Когда в начале 1913 года к нему приехала жена, он уже совершенно обрусел.
В довершение этого волшебного периода Джин забеременела. Она должна была родить 20 июня 1914 года. То, что вскоре произошло, разрушило все ожидания. 21 июня Джин потеряла ребенка в родах. Это чуть было не стоило ей жизни, и она долго лежала в больнице, в жалких условиях, что стало тяжелым испытанием для обоих родителей. Ровно через неделю после смерти их младенца сербский националист Таврило Принцип в Сараево убил наследника австрийского престола Франца Фердинанда. Когда Австрия решила наказать Сербию, Россия пришла на выручку славянскому «младшему брату». В ответ Австрию, своего союзника, поддержала Германия. Это вовлекло в конфликт Францию и Великобританию: они поддержали Россию как участницу Антанты. Выстрелы Принципа стали первым залпом в войне, которая привела к невообразимым разрушениям и мировой трагедии. Личные несчастья Локкарта поглотила глобальная катастрофа.
Молодой дипломат нашел утешение в работе. Контакты и знания, накопленные за три года, принесли свои плоды. С началом войны он начал регулярно посылать сообщения о ситуации в Москве сэру Джорджу Бьюкенену, послу Великобритании в России, который находился в столице, Петрограде (русские патриоты переименовали Санкт-Петербург, чтобы не звучало по-немецки). Бьюкенен оценил доклады и начал пересылать их в Лондон. В них были проницательные наблюдения и литературное богатство, сравнимое с даром Т. Э. Лоуренса (Аравийского) — британского агента, который работал в то же время, хотя и в другом уголке мира. Например, в июне 1917 года, после того как новый лидер России Александр Керенский выступил перед огромной толпой поклонников на сцене Большого театра в Москве с речью о том, что «ничего нельзя достигнуть без страданий», Локкарт написал: «[Керенский] сам выглядел как воплощенное страдание. Смертельная бледность его лица, беспокойные движения тела (он раскачивался взад и вперед), грубый голос, практически шепот, который, однако, был слышен так же ясно, как колокол на самой дальней галерее огромного здания. Все это делало его призывы еще более ужасными и реалистичными… И когда наступила тишина, огромная толпа поднялась в едином порыве. Мужчины и женщины обнимали друг друга в порыве энтузиазма. Старые генералы и молодые прапорщики плакали над его словами… Женщины отдавали ему драгоценности. Офицеры жертвовали ордена». Но затем повествователь вставляет шпильку, которая проткнет мыльный пузырь длинной тирады, тем самым показав его проницательность: «Впрочем, здравый смысл заставляет нас усомниться…» Ведь и до, и после аплодисментов буржуазии и социал-революционеров в Большом театре другая сила — социалисты, более влиятельные люди, к которым обращался Керенский в тот же день на других собраниях, — «требовали объяснить, почему он считает, что необходима атака», то есть продолжение войны и наступление [9]. Сомнения оставались до самого конца, как и подозревал Локкарт.
Он контактировал с самыми видными господами и дамами в Москве в первые три года войны, с политиками и аполитичными людьми, выступавшими за и против режима. Любознательный, бесстрашный, целеустремленный, он посещал камерные политические собрания, где оставался единственным иностранцем, переводил речи и резолюции; присоединялся к уличным демонстрациям, забастовкам и процессиям, где был, вероятно, единственным социалистом, и описывал это в резкой, проникновенной эссеистике; переводил даже призывы на плакатах и листовках. Он считал статистику по трудоустройству и производству. Он оценивал моральный дух войск, которые квартировались в городе. Он записывал точки зрения реакционеров, либералов, социалистов, профессуры, писателей, музыкантов, экономистов.
При этом его собственные политические взгляды в этих докладах не фигурируют. Однако переписка выдает в нем не только человека замечательно трудолюбивого, полного знаний и грамотного, но и свободно мыслящего и полного идеализма. В стране, известной своим антисемитизмом; в эпоху, когда многие на британской дипломатической и консульской службе без сомнения выражали откровенно антисемитские взгляды; в то время, когда было распространено утверждение, что евреи стоят не только во главе Русской революции, но у истоков и революционного движения, и мировых финансов, — он писал с симпатией и пониманием, достойными восхищения: «Куда более вероятно, что [в России] происходят еврейские погромы, чем то, что евреи финансируют и разжигают революционное движение» [10]. Его депеши открыто выражали несогласие с «прогрессивными» русскими в их борьбе с «чернью». Уже через год после начала войны он предостерегал против этой борьбы: «…триумф партии реакционеров… следует рассматривать с опаской» [11]. Он часто с восхищением ссылался на своих либеральных друзей: на князя Георгия Львова, бывшего кадета, который в 1916 году пытался убедить царя отречься от престола, когда не удалось совершить дворцовый переворот без крови; но чаще всего на майора Челнокова (человека «беспрецедентного благородства и порядочности»), который отстаивал «Москву беженцев, госпиталей и фабрик» [12].
Однако вскоре он с досадой понял, что его друзья-кадеты не обладают достаточным политическим влиянием. Во время войны он не был сторонником революции в России, однако рано начал задумываться о том, что она возможна и даже вероятна. Кто возглавит ее? К несчастью, кадетская партия и «интеллигенция», которая в ней преобладала, «сделаны не из того теста», которое нужно для революции [13]. Когда царизм пал (отнюдь не их стараниями!) и кадеты помогли сформировать Временное правительство, Локкарт понял, что будущее — за левыми партиями: «Приходится признать, что социалисты куда энергичнее». В результате его симпатии перешли на сторону левых. В июле 1917 года он с восхищением писал об М. Урнове, социал-революционере, вице-президенте Московской думы [1]: «Это человек с сильным характером и высочайшими идеалами, одна из самых интересных личностей в Москве» [14]. Но он никогда не благоволил большевикам, «у которых девиз „чем хуже, тем лучше"» [15]. Большевики, по его мнению, вели «вредную и опасную агитацию» не только против «буржуазных и империалистических» правительств Франции и Великобритании [16], но и «паче чаяния» против Временного правительства и даже против других социалистов [17].
В Министерстве иностранных дел депеши юного дипломата читали с волнением. «Отчет мистера Локкарта… хорошо написан, убедителен», — отмечал в сентябре 1915 года один из служащих Уайтхолла 18]. «Я бы хотел, чтобы мы получали столь ясные и интересные отчеты не только из Москвы», — писал другой [19]. К началу 1917 года взгляды Локкарта распространились в высших эшелонах власти. Министр иностранных дел Артур Бальфур регулярно передавал его доклады премьер-министру Дэвиду Ллойду Джорджу. Молодой шотландец не знал, что его репутация так возросла, но вскоре догадался об этом: когда генеральный консул Великобритании в Москве получил перевод в Нью-Йорк, Локкарт получил указания занять его место. Молодому человеку еще не исполнилось 30 лет, но он уже был под пристальным вниманием первых лиц Великобритании. Он стал их глазами и ушами в эпицентре мировых событий.
После трех лет войны в России разразилась настоящая катастрофа: нехватка орудий, особенно тяжелых, на фронте привела к потерям поразительных масштабов (пять миллионов человек); полностью вышел из строя транспорт, царила коррупция, не хватало продовольствия, люди голодали. Россия всегда была страной, где лежала пропасть между богатыми и бедными, война усугубила это неравенство до кошмарной степени. Пока царь был у власти, он сместил всех, кто призывал к реформам, и назначил на их место заклятых реакционеров. Затем он взял контроль над армией, и этот поступок привел к непредвиденным результатам: царь не только превысил свои полномочия, но взял на себя личную ответственность за все последующие военные неудачи. К 1917 году многие даже самые верные его сторонники (обыкновенно из числа аристократов) перестали доверять ему. Поддержки либералов из среднего класса и городских рабочих [20] царь лишился уже давно.
В своих докладах Локкарт отчетливо проследил развитие этих трагических событий. В середине февраля 1917 года, когда Альфред Милнер, член Военного кабинета Ллойда Джорджа, прибыл в Москву, Локкарт организовал ему встречу с князем Львовым. Князь предупредил британца, что в течение трех недель в России может произойти революция. Милнер был впечатлен не только человеком, который высказал такой прогноз, но и юношей, который читал предуведомление и играл роль переводчика.
Почти в точности через три недели продовольственные бунты в Петрограде переросли в ту самую революцию, которую предсказывал Львов. Царь отрекся от престола, а сам Львов возглавил Временное правительство. Либералы во Франции и Британии ликовали. Однако Локкарт знал, что русский либерализм одержал временную победу: революция высвободила такую огромную мощь, с которой его новые друзья не смогут справиться. В своем отчете под названием «О московской революции с 12 по 17 марта» он выразил свои сомнения: «Маловероятно, — прозорливо утверждал он, — что страна, которая сейчас находится в таком состоянии, как Россия, сможет пройти через дезинтегрирующий переворот без грядущих революций и контрреволюций» [21]. В дневнике он высказывался более уверенно: «Кажется невозможным, чтобы борьба буржуазии и социалистических элементов или пролетариата прошла без кровопролития» [22].
Так, уже в 30 лет Брюс Локкарт обрел свой голос и целевую аудиторию. Его будущее выглядело со стороны вполне предопределенным. Но одновременно в нем жил юноша, который в свое время забросил книги и уплыл в Малайю и с большим успехом заправлял плантацией, пока не начал ухаживать за Аман. В этот раз его привлекла «мадам Вермелль» (скорее всего, это опечатка, правильно «Вермель»), «русская еврейка», как он называл ее в своих мемуарах. Историки пишут, что она была француженкой, а не русской и не еврейкой, и уж, конечно, не первой женщиной, с которой Локкарт сошелся в России [23]. Возможно, речь идет о Вере Лутс, польской певице-сопрано, известной своей интерпретацией партии Мадам Баттерфляй в одноименной опере Пуччини, — впоследствии она вышла замуж за известного русского врача Вермеля [24]. Как бы там ни было, посол Великобритании Джордж Бьюкенен приказал Локкарту прекратить эту связь, и тот в конце концов так и поступил.
Этот эпизод заслуживает внимания. Во-первых, маловероятно, что в 1917 году в дипломатическом корпусе ценили моногамию и ее несоблюдение считалось большим преступлением. Во-вторых, если Локкарт и раньше был неверным супругом, то почему посол вмешался только в этот раз? Не стало ли этому причиной то, что Вера Лутс была слишком известной, а их связь — скандальной? Или у нее были неправильные (большевистские?) политические взгляды [251? Во всяком случае, Локкарт поступил по совету начальника и «вернулся в Москву, поклявшись отказаться от счастья. Я сдерживал обещание ровно три недели, но однажды зазвонил телефон…» [26]. Посол сказал ему, что они с супругой должны отправиться в Англию. Из этого обстоятельства напрашивается вывод, что Бьюкенен хотел защитить человека, который заслужил признание Ллойда Джорджа и Артура Бальфура. И Локкарт согласился — точно так же, как в Малайе.
Этот эпизод практически повторяет предыдущий. Влюбленный импульсивный Локкарт следовал за женщиной, отлично зная, что так поступать не стоит. Он ставит под угрозу отношения (на этот раз с женой) и рискует своим положением. В конце концов он смиряется перед высокопоставленными лицами, которые отправляют его домой, тогда как женщина остается одна.
Как все это восприняла Джин, не сообщается, хотя известно, что она знала о проступке своего мужа [27]. Ему удалось загладить вину: все-таки он был очаровательным харизматиком, а также крайне внимательным и риторически подкованным. Уже через несколько недель она снова была беременна.
Вернувшись в Лондон, в сентябре 1917 года Локкарт поступил на работу в недавно учрежденное Министерство внешней торговли в качестве эксперта по России. На этой должности ему почти нечего было делать, потому что война и революция подорвали русско-британские торговые связи. Однако доклады из Москвы создали ему хорошую репутацию. Никто в Уайтхолле не знал о причинах его появления в Великобритании, и важные люди по-прежнему прислушивались к нему. Локкарт неоднократно предупреждал, что страну, которую он покинул, ожидают неприятности.
Новости из России тут же подтвердили его правоту, и это лишь укрепило его репутацию. В октябре большевики под предводительством Ленина и Троцкого перехватили власть у Временного правительства (в России, где до 1918 года летосчисление велось по юлианскому календарю, эти события случились в октябре, а по григорианскому, на который страна перешла через несколько месяцев, — в ноябре), призывая к международному восстанию пролетариата и прекращению участия в мировой войне. Чем настойчивее звучали их требования, тем более подозрительными становились союзники. Они знали, что Германия помогла Ленину вернуться в Россию в знаменитом «пломбированном вагоне», который доставил его из Швейцарии через Германию на Финляндский вокзал в Петрограде [28]. Союзники считали (и историки это подтвердили), что Ленин продолжал пользоваться услугами Германии — «немецким золотом», как это называли в то время [29]. Лидеры союзников считали большевиков немецкими марионетками, которые наносят удар в спину своим партнерам. Британское, французское и американское правительство готовились отозвать своих послов из Петрограда.