Ох!.. не нужно было перебирать. Опять лирика из нас понеслась. И перед работой, вдобавок. Давай-ка, бери себя в руки. Живо…
Все-таки, Вася, здесь ты стал другим. По Сеньке ли шапка? Вот скоро и проверим. Нет, конечно, натянул ты ее на себя не только благодаря балковским гормонам, да его молодости. Только, похоже, что и как личность ты, уже немножечко он. Но немножко или множко? Вот в этом-то и вопрос. Интересный. И может статься, что он будет посложнее, чем давно привычная, по понятным причинам, дилемма от шекспировского датского принца. Мимо чьей родины, кстати, мы как раз и проходим в данный момент».
Василий какое-то время пристально вглядывался в легкую дымку слева по борту, где на фоне темнеющего горизонта, играя отблесками вечерней зари, высвечивались шпили соборов и мерцали огоньки собирающегося мирно отходить ко сну Копенгагена.
«Ну, допустим, я не прав был сегодня. Но и обижать старика не следовало. В конце концов, до начала активной фазы операции у нас еще больше двух суток. Голова и тело в порядок прийти успеют. А дед наш, получив столь неожиданный солидный приварок к планировавшейся им выручке с рейса, похоже, почувствовал себя обязанным. Кстати, вполне так солидно смотрелся кэп. Говорят, что русскому в кайф, то для немца — смерть. Только сие, видимо, не ко всем фрицам относится,» — улыбнулся Василий.
Такого насоса, в лице просоленного дыханием восьми морей и двух океанов клада данцигского сального юмора и ганзейских кабацких традиций, узреть перед собой он не ожидал. А поначалу тот был сама деловая респектабельность и учтивый педантизм: «Не соизволите ли разделить с Вашим шкипером чашечку кофе, ровно в 16–30?» А ведь ему еще «собаку» стоять.
«Итого, в резулятивной части имеем: два пузырька Егермайстера по 0,75 на двоих. Пусть оно и под добрую закуску, но это… ИК… трошечки перебор…»
Известием о том, что он покидает Питер и любимую минимум на месяц, Василий огорошил Верочку вечером, после посещения ими Катюши Десницкой в больнице. И воспоследовавшего за этим неожиданного визита к ним домой Государя-Регента с его не в меру серьезным дядюшкой. На пару с очаровательной супругой. Которая, к тому же, «по совместительству», приходилась родной сестрой Государыне Императрице.
Поскольку Василий и Михаил Александрович уже успели про что-то пошептаться с утра пораньше, Вера на подобное продолжение дня не рассчитывала. Но, форс-мажор есть форс-мажор: надо было разруливать ситуацию не имея времени, ни на размышления, ни на подготовку. Разбираться, как именно по этикету положено принимать к обеду ТАКИХ гостей, было поздно. Оставался единственный доступный вариант действий — «по-русски»: что в печи, все на стол мечи.
Слава Богу, молодая хозяйка и ее шустрые помощницы, женушки «двоих из ларца» — Бурноса и Бабушкина — в грязь лицом не ударили. По части кулинарии и застольного сервиса все всем остались довольны. Или, во всяком случае, сделали вид. Что подтвердил Василий, шепнув ей во время проводов именитых гостей: «Дважды „Зачет“, дорогая!»
Почему именно дважды, догадаться Верочке труда не составило: по ходу разговоров выяснилось, что Великий князь Сергей Александрович и его спутница жизни приехали не только познакомиться поближе с новым другом Михаила Александровича. Они также выполняли просьбу Государыни, относительно желания царя видеть ее, Верочку, в роли одной из камер-фрейлин Александры Федоровны. А фактически, в качестве медицинской сестры и сиделки при Цесаревиче Алексее.
Банщиков, когда заезжал к ним вместе с Великой княгиней Ольгой Александровной, пообещал полностью проинструктировать Веру по поводу техники переливаний крови и прочих процедур, которые будут необходимы малышу. В себе она была уверена, так что по медицинской части проблем не должно было возникнуть. Но оставалось самое главное — получить согласие Императрицы. Александра Федоровна никогда не допустила бы до своего сына кого-то, к кому питала хоть малейшее предубеждение. Спешки в «кадровых» вопросах она также не любила, поэтому прислала на предварительные смотрины Верочки человека, чье мнение ценила и кому вполне доверяла, — свою старшую сестру.
Елисафета Федоровна еще до чая, под предлогом того, что «мужчинам, пожалуй, надо позволить немножко переговорить о своих делах», попросила Веру показать ей их с Василием новые пенаты. За этим неспешным занятием женщины разговорились. Великую княгиню интересовало в первую очередь то, что выпало Верочке на долю в Порт-Артуре и Владивостоке, а также история Кати Десницкой. И, похоже, что бесхитростный рассказ собеседницы запал Великой княгине глубоко в душу.
Рассказ, о крови и страданиях, об ампутациях, гангрене и стафилококке, о мастерстве и стоицизме хирургов, о мужестве и терпении несущих свой крест израненных русских воинов, о тотальной неготовности к войне и об огромных усилиях, которые приходилось затрачивать всем, снизу доверху, на преодоление вызванных этим трудностей…
— Верочка, душенька, как же все это печально. Как больно и страшно. Если даже на долю простого медицинского персонала выпало столько испытаний. Причем, во многом вызванных даже не деяниями врагов, а нашим внутренним неустройством, неученостью, леностью, нерадивостью, стяжательством. Представляю, каково было видеть это тем, кто сам воевал! А видели они, конечно, побольше Вашего.
Теперь я совершенно понимаю, почему Михаил Александрович столь категорически, наотрез отказался смягчить формулировки по делу генералов интендантского управления, о чем Сергей задумал снова его просить. Видимо, напрасно это…
Но, да Бог с ними, с генералами. Сейчас, я хочу поговорить о Вас, Вера, — Великая княгиня взглянула Верочке прямо в глаза, и с улыбкой произнесла, — Милая, Вы уже готовы к встрече с Государыней?
— Относительно возможной помощи Государю Наследнику по медицинской части?
— Да. Но не только… Вы ведь понимаете, душенька, что нахождение при Дворе, — это масса особых правил и условностей? Оно накладывает на человека множество различных обязанностей, к которым нужно быть готовым. И, пожалуй, главное, для него — понять умом, принять душой и сердцем то, что его личная свобода весьма сильно уменьшится. Вы, моя дорогая, будете в первую очередь принадлежать Императрице, Государю и их семье, а потом лишь — себе и будущему супругу.
И конечно, Вы должны понимать, что официальное представление и назначение Вас ко Двору может состояться не ранее Вашего венчания с Василием Александровичем. Моя сестра весьма щепетильна в вопросах, касающихся общественной морали и духовной чистоты перед Господом. Но это вовсе не чопорное английское ханжество, как имеют бестыдство заявлять некоторые особы, чья гордыня уязвлена нежеланием Государыни видеть их в кругу своего общения. Только, ради Бога, не сочтите мое замечание обидным для Вас лично, пожалуйста.
— Конечно, я все это понимаю, Ваше высочество. И по поводу жизни во грехе, Вы бесспорно правы. Как только в Петербург приедет мой старший брат, возвращающийся из японского плена, мы с Василием тотчас обвенчаемся. Но, все-таки, прошу, поймите и Вы меня правильно: для меня Двор, высший Свет и все, что с ними связано, значат совсем не то же самое, что вожделенный майский цвет для пчелки. Главное для меня, это посильно помочь нашему юному будущему Государю. Я уже много говорила об этом с Василием Александровичем и с Михаилом Лаврентьевичем, когда он к нам заезжал, и…