Ну, вот мы и вернулись, господа.

Да! Василий Александрович! Через час, будьте добры, явитесь ко мне в вагон, Вас встретят. Но только не один приходите, а с Вашей невестой. У Нас для вас двоих подарок имеется, — Николай усмехнулся в усы, глядя на обалдевшую физиономию Балка, — кстати, можете ей сообщить: по поводу ее брата подтвердилось главное. Он жив. Находится на излечении в японском госпитале. Поправляется после ранений. Не слишком тяжелых, к счастью. А чтобы не возникало желания подержать в гостях наших молодцов-катерников подольше, Мы вчера отправили нашему брату, Божественному Тенно, соответствующее послание.

Пока не задерживаю Вас долее, капитан Балк.

«Сдал меня Мишаня. С потрохами сдал… Ну, погоди, ужо товарищ Великий…»

— Честь имею, Ваше Величество!

— Вадик! Ну, здравствуй, дорогуша. Заходи! Спасибо Фредериксу, свои апартаменты уступил, пока императоры с ранеными общаться направились. Минут сорок на интим у нас есть. Дверь только прикрой поплотнее, — Руднев плотоядно ухмыльнулся, — Видишь, незадачка: хотел пристебаться к чему-нибудь, да для порядка в торец тебе двинуть, а не выходит, блин. «Сделано хорошо», пришлось на фалах вывесить.

И Петрович заключил улыбающегося Банщикова в объятия.

— МолодцА, однако. Четверка. Твердая. И по всем твоим питерским житиям главный вопрос у нас к тебе будет: Как ты, в принципе, умудрился Николая охмурить? Я, честно говоря, на ваш с ним консенсус и не надеялся. Тем более, на столь скорый.

— Петрович, здорово! Я тоже соскучился по вам с Василием Александровичем, ей Богу! Жутко надоел этот роман в шифротелеграммах и секретных письмах.

Ну, а четверка-то почему? Может, хоть с плюсом?

— С тротилом к Кадзиме вы не успели? А у меня из-за этого «Якумо» с «Токивой» живыми отползли. Срок ухода Беклемишева с Балтики сорвали? Вот тебе и «минус балл». С минометами затянули? Ага? Что, трояк корячится? Но я сегодня добрый, студент. Плюс — за КЛки. Так что, четверочка Вам, любезный, — добродушно погрозил пальцем Петрович.

— Фу, какой педантичный стал! Вот уж от кого занудного скрипа не ожидал.

— Ты у меня адмирала не обижай, смотри. Или забыл, что мне по его милости «минус лысина и отягчение в виде двадцти годков» перепали. Каков красавчег! Роман ему с нами, видишь-ли, надоел! Слыхал, Всеволодыч? — подмигнул Рудневу Василий, — Полно врать, господин военно-морской секретарь. Соскучился он…

До нас ли ему, шаркуну паркетному, было? О твоем-то романе вся Расея наслышана. Это только до нас, до последних, все всегда доходило: на мостиках, да в окопах не до пикантных столичных новостей. Там вокруг, по большей части, пошлые анекдоты, кровь, дерьмо и гайки в равномерном шимозном замесе. А ты у нас здесь, оказывается, не только фаворит царя-батюшки, но и без пяти минут зятек, панимаишь — коверкая и растягивая произношение последнего слова «под Ельцина», — расхохотался Балк.

— Василий Александрович, ну зачем опять под…вать! Я тут из кожи вон лез, чтобы все ваши задумки сработали. Да и от себя кое-что добавил, кстати.

А про Ольгу, я тебя очень прошу, — не надо так. Да и сам я не знаю, как оно дальше будет. На брак Николай разрешения не дает. Так, мол, — живите, ваше дело. Пока сквозь пальцы смотрю, будьте довольны. А с бредовыми морганатическими идеями — лучше и не подкатывайтесь. Оленька уже извелась вся, а я… ну, что я могу сделать? Для нее ведь без венчания, грех это все…

— Тю… Василий! Дывись: богатые тоже плачут! Почему не докладывал?

— О чем, Петрович?

— Об «особых отношениях» с особой царствующего дома, мать твою, а не каламбур!

— Петрович! Ну, хватит. И ты туда же. Это же личное…