— Ник… Государь, я надеюсь… очень надеюсь, что это уже не так. И тех катастроф страна сможет избежать.
— Предположим. Поскольку, как я понимаю, многое уже действительно поменялось. И, даст Бог, в лучшую для России сторону. Особенно если учесть такую «мелочь», как победа в этой войне. Повода нашим внутренним врагам для начала вооруженной смуты мы также сумели не дать. Об этом Вы знаете, конечно. А кое-кого и нейтрализовали уже. Так ведь у Вас там ЭТО называют?
— Да, Ваше величество.
— Холодное слово. Неприятное. Лишенное всяких эмоций. Профессиональное, как… как стук гильотины, — Николай тяжко вздохнул, — Рубикон этот нам перейти было трудно, Василий Александрович. По-христиански, тяжело. Это, как правильно подметил Михаил, сродни трагедии врача-терапевта, осознавшего вдруг, что все его пилюли и микстуры уже бессильны, и последняя надежда пациента — скальпель хирурга.
Но в том, что удалось удержать страну от братоубийства — огромная ваша заслуга. За что лично Вас с Всеволодом Федоровичем и Михаилом Лаврентьевичем, как и господина Лейкова, я искренне благодарю. То, что вы сделали для России, для меня, для моих детей, вряд ли можно оценить простыми наградами. Так что все мы — ваши должники теперь, — Николай улыбнулся, — Откровенно говоря, я до сих пор поражаюсь, как это вам удалось разворошить наше сонное царство. Ведь еще год назад я совершенно искренне считал, что все в России налажено, все идет правильно, а если есть отдельные досадные моменты, то они не портят общей картины.
Слава Богу, это уже дела прошлые. Страна катится по другим рельсам, хоть кто-то этого и не понимает пока…
Теперь про заботы насущные. Они не успокоились, наши недруги, знаете ли. Как доморощенные, так и особенно, заграничные. Шарады нам новые подбрасывают. Вот и сейчас, похоже, попытаются, как в 78-ом, вытащить наш победный мирный договор на европейский Конгресс. Испытания нам впереди предстоят не легче военных.
А вдруг я, таки, да и не справлюсь? Как там, у вас, так и здесь, возьму я, да и опять «наворочаю дел», как Михаил Лаврентьевич как-то высказался. Не боитесь? Что Вы тогда со мной будете делать? — на губах Николая играла легкая усмешка, но глаза оставались серьезными, изучающими. Казалось, что он старается проникнуть не только в мысли собеседника, а в самую его душу…
Такого взгляда от царя, чей интеллект Василий изначально склонен был считать не шибко великим, он не ожидал. Как и такого первого вопроса в лоб. И, черт возьми, такого бесстрашия! Или безрассудства? Нет, тут, похоже, что-то совсем другое. То ли фатализм, то ли жертвенность? Или что-то еще… Но, может быть, это и есть то самое, осязаемое «Величество»? Порода? Кто-ж его знает…
Но отвечать надо. А раз нужно отвечать царю, значит — отвечать правду. Как на духу.
— Тогда, Николай Александрович, Вас придется судить.
— Угу. Вот так. Судить Императора. Замечательно. И кто же этим займется, позвольте полюбопытствовать?
— Русский народ.
— Народ? Русский? Занятно. А в вашей истории, что получилось? Если мне Михаил Лаврентьевич все изложил верно, то ни суда не было, ни следствия. Только сговор кучки иудеев, поляков, латышей, австрияков и разных прочих инородцев, которых наш русский народ с рабской смиренностью слушал. И которым безропотно подчинился.
— Далеко не безропотно, Ваше Величество.
— Да, конечно, гражданская война… Но что в итоге?
Хотя, собственно говоря, может, Вы и правы. Особенно рассуждая с высот лежащего между нами столетия и вашего образования. Ведь Вас учили, что революция это хорошо и правильно, что отжившее должно освобождать дорогу новому. А если не уходит само, то сметать, выжигать, как скверну, каленым железом.
Я это понимаю. Как и понимаю, что со стороны государственной власти, дворянства было наделано много ужасных ошибок, приведших народ к озлоблению. Но скажите, вот когда возводят на эшафот человека действительно виновного, осужденного судьей, это — правильно? Вы же сами сказали — «судить»?
— Да, Ваше Величество. Так я и считаю. Так — правильно.
— Наверное. Но за что умерщвлять его детей, жену, друзей? Всех родственников, до которых удалось дотянуться? Конечно, на все есть воля Всевышнего, — Николай коротко перекрестился, — Но у меня такое дремучее зверство просто не укладывается в голове! И кинуть невинноубиенных в яму в тайге. Как такое возможно, Василий Александрович?